Пей при госте один, если уж и мужика в тебе не осталось!..
Тишина стояла в доме. Ворохнулся на кровати ребенок, почмокал сладко губами и затих. У стола плакала Паша, а Федор не поднимал головы.
– Паш, слышь-ко, – вдруг тихо сказал он. – Ты, это… Ты рюмки бы подала, что ли…
– Федя!.. – выкрикнула Паша и, рухнув к ногам мужа, судорожно обняла их. – Федя! Феденька!..
Федор гладил ее по голове и, шмыгая носом, отворачивался: не хотел, чтобы видели слезы.
– Ну, что ты? Ну, Паша? Ну, неудобно: гость пришел, а ты… Дай-ка нам рюмочки лучше. Рюмочки, огурчика…
– Сейчас, Феденька, сейчас, – с торопливой готовностью сказала Паша, вставая.
Всхлипывая и ладонями вытирая слезы, прошла на кухню. Иван молчал.
Федор повозился, то ли устраиваясь поудобнее, то ли от смущения. Сказал:
– Не сердись, Трофимыч. Не выдержал. Жалко себя стало, силы своей… – Он помолчал. – Ты знаешь… Знаешь, в суд я подал.
– Знаю.
– Ну вот… – Федор вздохнул. – Затаскают тебя, поди.
– Меня-то ладно. – Иван потушил окурок, вернулся к Федору. – Меня-то ладно, Федя. Тут хуже дело получается. Так получается, что работяг ты премии лишишь. Квартальной премии. А ведь они-то ни в чем перед тобой не виноваты.
– Как?
– На первое место по району вышли. А если суд, то, сам понимаешь, срежут. Знамя-то еще, может, оставят, а премию…
Вошла Паша, принесла две рюмки, тарелку с огурцами.
Мужчины молча чокнулись, несколько торжественно выпили.
Федор сунул в рот огурец, сказал деловито:
– Надо, Паша, к Ефиму Лазаревичу сходить и забрать назад то заявление.
Паша молча посмотрела на Ивана.
– Это свояк нам затмение устроил, – виновато улыбнулся Федор. – Хорошо, до позора дело не дошло. Сходишь, Паша?
– Схожу.
– Ну, молодец, – с облегчением вздохнул Федор. – Умница ты у меня и душа добрая. Будь здоров, капитан, и не сердись: тошно мне, знаешь…
И вновь Иван уходил со смятением в душе. Шел, глядя под ноги, не узнавая встречных, пытаясь понять, не слишком ли дорогой ценой заплатил он, не пустив в Волгу прорвавшийся лес. Ни до чего он так и не додумался, но твердо понял, что не успокоится, пока хоть мало-мальски не наладит Никифоровым жизнь…
Володьку Пронина время от времени озаряли идеи. Были они большей частью пустопорожними, касались усовершенствования торжеств или нового способа подачи заявлений, но Пронин брался за них с такой энергией, что уже во второй инстанции истинный смысл их терялся, а еще выше к ним начинали относиться даже с интересом:
– Инициативный работник.
– Часы! – крикнул Пронин, когда Иван рассказал ему про Федора. – Часы, товарищ Бурлаков! Дело тихое, чистое: сиди себе да колупайся. И ходить не обязательно.
– Да не умеет он часы. Сроду с дизелями.
– Научим. Сегодня же свяжусь с
