ельство АСТ», 2017
Троица
Трое
Сначала мы болтались по острову одни. А потом появилась Карен.
Я ехала на велосипеде по дорожке вдоль пляжа (брат улегся спать после обеда, а мне было скучно), а она ехала мне навстречу. Одной рукой держала руль, другой – стаканчик с мороженым. У нее были темные кудрявые волосы, завязанные на макушке, карие глаза, в которых плясали чертики, и лукавая улыбка. Мы пересеклись взглядами и вдруг засмеялись, затормозив.
– Хочу такое же мороженое, – сказала я, глядя, как она уплетает сливочный рожок.
– Вон там. – Она махнула рукой назад, где виднелась тележка мороженщика, и ехидно ухмыльнулась. – Но осталось только шоколадное.
– На какие только жертвы не приходится идти, – вздохнула я и отразила ее ухмылку.
– С детства интересуюсь жертвоприношениями, – она хихикнула и развернула велосипед.
Когда мы уже сидели на перилах набережной, смотрели вниз, на пляж и ели мороженое, я сказала:
– Это было самое сумасшедшее знакомство в мире.
– Нужно срочно сообщить в Книгу рекордов Гиннесса, – важно кивнула Карен и чокнулась со мной вафельным рожком.
Познакомилась с ней я, а встречаться стал брат. Ничего удивительного, конечно, – кто бы не влюбился в моего брата! По нему сходили с ума все мои подружки, хотя он и считал, что все они – и я заодно – еще должны ходить в памперсах. Я даже не поняла, как это у них с Карен началось и когда произошло. Может быть, они и сами не заметили.
В звездной бездне
В жаркие ночи воздух вспарывали черные острые силуэты деревьев. На севере небо из синего становилось голубовато-зеленым, и его рассекало дымчатое облако-барракуда.
– Ты хоть знаешь, как выглядит барракуда, Индиана Джонс? – добродушно хмыкал брат.
– Индиана Джонс? – радостно удивилась Карен.
– Из-за него меня и назвали Инди, – торопливо объяснила я, ткнув пальцем брату в бок. – Потому что кое-кто в четыре года был им одержим! И да, про барракуду я все знаю. – Я показала брату язык и ускакала вперед.
– Зря мама тогда поддалась на мои уговоры, – донеслось мне вслед наглое вранье. – Знал бы, что вырастет…
Мы болтались по набережной, напевая дурацкие песенки и танцуя как дикари. Кожа горела, пропеченная солнцем. Лихорадило от вечного перегрева, и глаза видели мутно, воспаленные от соленой воды. Фонари отбрасывали зеленоватые пятна света на мозаичную плитку – их не хватало, темнота подступала со всех сторон, словно выливаясь из банки с черничным вареньем.
Однажды мы спустились на пляж и улеглись на песок – Карен с братом по бокам, а я посередине. Где-то очень далеко горизонт разрывали огни маяка. Карен сказала, что песок идеален для того, чтобы на нем лежать, потому что принимает любую форму. Каждый сгреб песок, как ему было удобно. Мы шептались – говорить вслух никто почему-то не решался. Не помню, о чем. Единственное, что врезалось в память, – черная бездна, усыпанная светящимися каплями. От этого безмолвного величия сердце падало и щекотало в животе. Казалось, что вот-вот меня поднимет в воздух и втянет в себя звездная пропасть.
Пахло солью, зноем и тяжелой сладостью цветов. Море глухо шелестело, вылизывая берег.
– Не понимаю, почему мы здесь одни, – пробормотала я охрипшим голосом. – Как могут все остальные люди не видеть этого?..
Карен негромко ответила:
– Значит, им не хочется.
– Не понимаю, как им может не хотеться.
– Давайте проведем соцопрос, – лениво хмыкнул брат.
– Отстань.
Мы забрались на площадку, вымощенную мозаикой и смотревшую на море. Брат уселся на перила и потянулся.
– Если бы я выпал из жизни на полгода, – ни с того ни с сего проговорил он, задумчиво улыбаясь.
Карен перестала выбивать ритм шлепанцами, которые несла в руках, и прислонилась к перилам на противоположной стороне дорожки. Я села на теплую мозаичную плитку набережной, подняв вверх глаза и переводя взгляд с одного на другого.
– Я бы выстриг себе ирокез, арендовал мотоцикл и поехал по Европе. Старинные здания, свободные порядки…
– Амстердам?
Брат ухмыльнулся.
– А я, – Карен нетерпеливо хлопнула подошвами тапок, – поехала бы в Сахару. К берберам в племя. Вся бы покрылась татуировками, красила ладони синей краской,
