посредством революции, субъектом которой является угнетенный класс. Но как быть с рабовладельческой формацией? Восстания рабов происходили, но не свергли рабовладельцев, а смена формаций произошла иначе и гораздо позже. Как быть? Академик С.А. Жебелев, которого преследовали за участие в эмигрантском сборнике памяти графини П.С. Уваровой, решился на научную аферу. Из найденной при раскопках неопределенной надписи (знаменитый «декрет Диофанта») о локальном событии – перевороте (то ли дворцовом, то ли этническом) на Боспоре в Крыму – он вывел, притянув факты за волосы, концепцию о восстании рабов, которое покончило с Боспорским рабовладельческим царством (напечатана в 1932–1933 годах). «Открытие» было с ликованием подхвачено застрельщиками марксистской идеологизации истории и археологии (в частности, академиком Б.Д. Грековым). Говорят, Жебелев зло бормотал в кругу учеников: «Они хотели восстание, они его получили». Позже пузырь, конечно, лопнул (в советской литературе его раздавил профессор С.Я. Лурье). Говорят также, что перед смертью Жебелев каялся в этом поступке, считая его своим прегрешением. Роль Швейка ему не нравилась, и сыграл он ее от безысходности.
11. Показ под предлогом критики. Многие ученые понимали, что изоляция наносит советской науке колоссальный ущерб, что необходимо знакомить широкие круги научной общественности с зарубежной классикой и с новейшим развитием научной мысли за рубежом. Но столпы режима и их идеологические церберы резонно видели в этом опасность для очага социалистической истины и строго блюли его чистоту, защищая от проникновения чуждых идей. Да и вообще от любой подозрительной (не апробированной, не переработанной, не пережеванной) информации. В основе этого запрета, надо признать, лежала тайная неуверенность в своих силах, в способности одолеть «потусторонние» идеи в честной борьбе. Лежал страх. Идеям был поставлен заслон. Из западных книг и статей переводились на русский язык лишь очень немногие – близко родственные по духу. Иностранными языками владели далеко не все, а зарубежные издания к тому же были для большинства труднодоступны (с ограниченным доступом), а то и находились в спецхранах, под замком.
Опечаленные этим ученые скоро нашли выход: когда критиковались западные концепции и их авторы, хоть что-то из критикуемого неизбежно воспроизводилось. Вот это и использовали. Под предлогом борьбы с буржуазной идеологией, под предлогом критики той или иной западной научной концепции можно было ее описать. Вступить в чисто научное обсуждение ее, в дискуссию по выдвигаемым проблемам – но при непременном условии: отпустить несколько «разоблачительных» и «ниспровергающих» фраз. Понимающий читатель пропускал эти фразы (иной раз вполне резонные), но внимательно читал изложение концепции и дискуссию вокруг нее. Такие работы пользовались в СССР большим спросом, особенно у молодежи.
Двухтомник А.Л. Монгайта «Археология Западной Европы» (1973–1974) посвящен описанию культур, но имеет обширное, на добрую сотню страниц,
