Даня пошел в школу, в класс одаренных детей, хотя английского еще не знал. Я начала работать, Сережа писал свои картины. Стала происходить жизнь.
Лиза Леонская познакомила меня с Сашей Сумеркиным. Выяснилось, что мы оба страшные меломаны и оба любим Цветаеву «больше мамы». Саша тогда работал в «Руссике», (это был книжный магазин, потом и издательство)[147]. С Сашей можно было близко дружить.
Он как раз издавал Цветаеву в то время?
Да, я даже вычитывала какие-то тома. Сумеркину я обязана своей первой публикацией[148], еще сильно под влиянием Цветаевой, но уже с большим неудовольствием от этого. Процесс обретения собственного голоса долгий, но если не перестаешь расти, это может получиться. Постепенно я узнавала о других поэтах, которые жили в Америке: о Леше Цветкове и Леше Лосеве (но они жили тогда не в Нью-Йорке).
А с Бродским вы тоже познакомились через Сумеркина?
Нет, с Бродским сама. Я искала с ним знакомства, чтобы показать ему свои стихи и послушать критику. Уезжая, надеялась, что смогу это сделать. Было ощущение, что в моих текстах чего-то не хватает, плюс какая-то мифология ученичества: что можно получить некое знание только из рук в руки. Сейчас это звучит смешно. Скорее всего, это была неуверенность в себе, помноженная на тягу к совершенству. В России мне казалось, что спросить совета не у кого: к публикуемым поэтам обращаться я бы не стала, а в андеграунде, мне казалось, что и у других поэтов похожие проблемы. Теперь я это качество ценю как самое положительное.
Я знала, что Бродский уже переехал в Нью-Йорк из Анн-Арбора, но у меня не было его телефона. Старые друзья Иосифа не склонны были делить территорию с «чужими», говорили, что он занят и что не хотят его беспокоить. Я чувствовала в этих голосах какой-то страх, словно они боялись к нему лишний раз обратиться, чтобы не нарваться на неприятность. Это меня как-то правильно подготовило к встрече с ним. Когда я ему позвонила, он уже знал обо мне по стихам из Вены, сказал, что хотел ответить, но не было адреса. Позвал в гости, был очень дружелюбен, говорил исключительно на фене, «берлять-друшлять-хилять», чем меня не удивишь – не зря я дружила с музыкантами. Интересовался, какие его последние стихи я слышала-читала. Искали общих знакомых. Спросил: «На какой улице вы жили»? Я сказала, что на Радищева. Он изумился: «Где это?» Позже я узнала, что улица, где он прожил первые 15 лет своей жизни, на площади около церкви, называлась не Пестеля, а Радищевский переулок[149]. Он читал стихи, подходящие к случаю: «Я пришла к поэту в гости…»[150] и «Для берегов отчизны дальней ты покидала край родной…»[151] Вместе пели «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела…»[152]. Об этом можно долго рассказывать…
Свои стихи я показывала Бродскому два-три раза. Критика часто была, как бы сказать, сексуализированная, что ли, хотя тогда я бы это слово не употребила. Он
Ср.: «Саша работал в „Руссике“ с самого ее основания. Он только что приехал в Америку и случайно прочел объявление в газете, что новому русскому книжному магазину в Нью-Йорке требуется сотрудник. Так он попал в „Руссику“, которая при активном его участии в скором времени превратилась в магазин-издательство. Издавать книги была его идея, поддержанная совладельцами «Руссики» Валерием и Ириной Кухарцами и Дэвидом Даскалом (последний, кстати, был из числа спасенных Валленбергом венгерских евреев и не знал ни слова по-русски)» (В. Швейцер. Саша // Сумеркин / Сост. Константин Плешаков. Нью-Йорк: StoSvet, 2008. C. 80). Магазин и издательство «Руссика» находился в Ист-Виллидже по адресу 799 Broadway, на пересечении с 11-й улицей. См. также воспоминания Марины Темкиной «О Саше Сумеркине» в журнале «Слово / Word» (№ 53. 2006: http://magazines.russ.ru/slovo/2006/53/te2.html).
Russica. Литературный сборник / Ред. А. Сумеркин. New York: Russica Publishers, Inc., 1982. C. 178-182.
До 1955 г. семья Бродских жила по адресу: ул. Рылеева, д. 2 / 6, кв. 10 – на другой стороне Преображенской площади от дома Мурузи. Переулок Радищева соединяет ул. Релеева и Кирочную.
Стихотворение А. Ахматовой, посвященное Блоку (1914).
Стихотворение А. С. Пушкина, по одной из версий обращенное к Амалии Ризнич (1830).
Известная «блатная» песня, исполнявшаяся, в частности, Владимиром Высоцким.
