Кальсоны берешь?
– Ну кто же носит сейчас тренировочные? Мам, где моя бадминтоновая ракетка?
– Где положил. Кальсоны берешь?
– А все-таки такого города нет. Может быть, Нея?
– Нея есть, в Костромской области. Есть Нея!
– Муля, не фантазируй. Что ж на билете написано Ноя?
– Ноя-Сортировочная. Папа, можно я возьму твой трофейный штык?
– Обязательно. Ни в коем случае не забудь. Обязательно немецкий, обязательно штык. И пять лет строгого режима, – сказала бабушка.
Хотя нет, бабушка к тому времени уже умерла, покоилась на Преображенском, 17-й участок, вторая справа, поэтому и реплика со стороны Преображенское, вторая справа телепается бесхозной на сухом и черном синайской ночи ветру, то раздуваемом, то безвоздушной астматической памяти моей. Бабушка. Царство ей небесное.
– Штык, – протянул папа. – Штык. Ноя… Нет такого города. Может быть, Троя?
– Ага, – шаря по квартире цыганским взглядом, что бы еще упереть с собой в поход, согласился сын. – Ага… Мемнон…
– Михалик, кальсоны берешь?
– Мам, дай пятерку, у меня сегодня отвальная.
– Нет такого города.
– Смотри, сыненька, поздно не возвращайся, проспишь поезд. И не пей всякую гадость.
Студент Генделев, поэт Генделев уже цокал подковками платформ, уже бил подковами, мотал тридцатисантиметровой гривой к троллейбусу.
Так, Ленку перехватить в переходе Гостиного, два фугаса, ах, какой стан, какой стан! Той, что справа, а как нас зовут? Стелла? Стелка? А фамилия? Шарафутдинова? Черт! Чуть не проехал переходку.
И – вверх по эскалатору.
И – вверх по эскалатору, по лестнице, по панели, какой корпус? какой корпус? А корпус два, так и написано, так и написано – корпус два, второй этаж.
– Скажите, Давид Яковлевич Дар здесь живет?
Третий жизненный пример некоторых аберраций сексуальной сферы
Что говорить. Не чужды нам некоторые отклонения. Скажем, некоторый трансвестизм, скажем, некоторое вуайерство, скажем. Однако кому они, эти приятные слабости, чужды? Кто не может во весь голос 150 млн’ам заявить об облаке в своих штанах и про это?! А мы можем. Мы и своеобычности за этим не усматриваем.
Ведь если смотреть своим кругозором на мир в щелочку пристального внимания при желании увидеть тайное и сладострастно проникнуть в суть, никаких Фрейдов не зови – так все становится явно. Возьмем одну лишь историю двух мальчиков гимназистов Саши и Володи. Симбиряков. Отличников, однокашников. Из хороших педагогических семей. Саша – Александр Федорович Керенский – однажды таки прокололся. Все знают о его пристрастии к некоторой м-м-м, ну, допустим, карнавализации быта… Он, конечно, сознательно это прятал от любопытствующих взоров жадной до сенсации толпы кадетов и октябристов. Но забыл сменить свое любимое повседневное платье
