большое мужество. Представление будет рассматриваться на отдельном заседании комитета, куда могут вызвать и тебя. А потому поезжай к графу Перовскому и все ему подробно расскажи, как вот только что рассказывал мне. Он тоже должен быть во всеоружии. Драка, голуба моя, предстоит отчаянная. Сможешь ли ты стоять на своем? Ведь угроза разжалования тебя в матросы весьма и весьма велика.
Адмирал теперь уже требовательно смотрел в глаза капитана, а в душе того вскипали слезы умиленной благодарности старику – за его самоотверженное участие в почти безнадежной схватке с могущественным канцлером, за сочувственное понимание побуждений – собственно, его, Невельского, а вместе с тем и Муравьева, и экипажа «Байкала». Но, может быть, главной причиной благодарности было это теплое отеческое «ты», совсем не похожее на «тыканье» много старшего по званию и чину.
Невельской сглотнул подступившие к горлу слезы, медленно поднялся, не отводя взгляда, и выдохнул:
– Буду стоять. До конца!
Глава 4
1
Извозчичьи санки снова несли Андре Леграна (он же Анри Дюбуа) по мартовским сугробным улицам Красноярска. Направляясь в Париж по вызову Лавалье, он не мог миновать гостеприимный дом Мясниковых, не заглянуть в милые, полные сибирской небесной голубизны, глаза Анастасии. Настеньки…
«Как-то она жила эти почти два года, что мы не виделись, может быть, уже давно замужем, – думал он, воротником медвежьей шубы прикрывая лицо от пронизывающего ветра». Вообще-то, ветер был не так чтобы очень сильный, дул с равнинного правого берега Енисея, но здесь, на гористом левом, а тем более между домами, как-то по-особому завихривался и норовил забраться под шапку и шубу то с одной, то с другой стороны. Забраться и ущипнуть кожу крепким морозцем. Будто знал, что в санках едет не дюжий молодец-сибиряк, а избалованный теплом европеец. Небось извозчика не трогает – вон как тот у шубейки ворот распахнул, лисий малахай на затылок сдвинул и что-то насвистывает, помахивая кнутом, пользоваться которым и нужды особой не было – пегая лошадка и сама бежала резво и весело.
Вот и дом Никиты Федоровича – двухэтажный дворец европейского типа, с не по-сибирски большими окнами по всему фасаду. Особенно велики, да еще с арочным верхом, были пять средних, за которыми – Андре знал – находился бальный зал. Там дорогой паркет, лепной потолок, три люстры с хрустальными подвесками на пятьдесят свечей каждая, большие зеркала в золоченых рамах с завитушками, мраморные скульптурки на высоких подставках в простенках между окнами… Богато, помпезно и во всем, хоть и небольшой, но перебор, вызывающий привкус вульгарности.
Зал этот Андре хорошо запомнил, потому что накануне его отъезда в Иркутск Никита Федорович устроил бал для местной знати и купечества. Мясников в губернии был крупной фигурой, коммерции советником, кавалером ордена Святого Владимира 4-й степени, следовательно, дворянином, пользовался уважением и авторитетом –
