это не менты, а срочники, им все по барабану… Давай в машину, стрелок, там разберемся… Может ты и хорошее дело сделал, но вот отвечать за него придется…
…
Ответили.
После этого Серж и получил свою кличку – Смерть, но вырваться по факту «отдачи долгов» уже не смог, да и не хотел в тот момент… разум надолго застило кровью, ощущения были уже не те, все выглядело жестче, страшнее, чем там, потому что происходило это дома, на тех самых Питерских окраинах, где он рос, бегал еще мальчишкой…
– Приподнялся, говоришь? – глухо переспросил Сергей.
Он сидел, широко расставив ноги, его взгляд застыл, сфокусировавшись в одной точке на засиженной мухами стене.
– Одет ты хорошо… Не обижайся.
Давыдов криво усмехнулся.
– Лучше скажи, как сам? – Задал он встречный вопрос.
– Нормально. На инвалидности. Пенсию получаю.
Сергей машинально взглянул на укороченные при помощи ножовки поцарапанные костыли, потертые наколенники из ободравшегося кожзаменителя и покачал головой.
– Не надо грузить Антон. Мы же не чужие…
Извалов не меняя позы, дотянулся до полупустой пачки папирос и внезапно произнес, прикуривая:
– Знаешь, что сказала мне врачиха из ВТЭК? – Он чиркнул зажигалкой и голубой, трепещущий огонек на миг высветил страшную худобу его лица.
– Ну? – Машинально напрягся Сергей.
– Говорит – осторожнее надо быть на войне…
Давыдов лишь скрипнул зубами от бессильной злобы. Он многое мог сделать в этой жизни, но некоторые вещи до сих пор оставались неподвластны и непонятны ему. Например, – человеческое равнодушие, порой граничащее с откровенным, абсолютно необоснованным цинизмом.
– А где мать? – После непродолжительной, но тягостной паузы спросил он.
– Этажом выше. Живет там с одним мужиком, спиваются понемногу. – Спокойно, без эмоций ответил Антон.
Это было невыносимо. Неправильно.
Когда их, не объясняя причин, бросили на штурм Грозного, было страшно. Казалось, оттуда нет возврата, и самой великой, сокровенной мечтой не нюхавших пороха ребят было выбраться оттуда живыми.
Повезло. Выбрались. Выбрались, не предполагая, что разум навек остался там, среди кровавого хаоса беспорядочных ночных атак, а самое жуткое ждет впереди, на «гражданке», о которой мечтали отчаянно, сокровенно…
Вот она – мечта. Засиженные мухами стены, ободранный диван, а напротив – тусклые злые глаза, в которых жизнь переворачивается, снова превращаясь в войну.
Человеческое равнодушие, – словно заклятие, мысленно повторил Давыдов, понимая: именно оно сделало Антона настоящим калекой…
Машинально засунув руку в карман пальто, он наткнулся пальцами на холодную сталь «Стечкина», и в душе вновь заныла та остервенелая, последняя струна, что не оборвалась на далеком Кавказе…
Не зная, что говорить дальше, куда направить свой взгляд,
