с приплюснутым носиком...»
Константин вскинул брови. Прозвище Бизям Бизямовны носила в семье Катрин. Значит, Сашка писал ей. Ну что ж, всем известно: Катрин обожает брата, а он обожает, когда обожают его. И всегда готов ответить привязанностью на привязанность.
Константин скользнул взглядом по письму дальше:
«Что поделывает ваш дорогой носик? Мне так приятно прижиматься к нему и целовать его!»
Он хмыкнул. Носик у Катрин и вправду забавный. На самом деле она была такой же курносой, как сам Константин (в батюшку удались!), однако этот дурацкий нос придает Константину, прямо скажем, хамский вид, а Катринку делает очаровательной и дерзкой, задиристой такой! Надо полагать, что Александру, который явился на свет с античным профилем и зрит такой же профиль ежедневно у своей супруги, порой надоедает совершенство и хочется чего-нибудь этакого... шаловливого, вернее, фривольного.
Константин перевел глаза на следующую строку и чуть не поперхнулся, прочитав:
«Если Вы и безумица, то самая восхитительная из всех. Я без ума от Вас... Ваша любовь необходима для моего счастья, потому что Вы самое красивое существо в мире... Я безумно люблю Вас! Я радуюсь, как одержимый, когда вижу Вас!»
– Э-э... – растерянно протянул Константин, не веря глазам. Буквы письма плясали. Строчки шли вкривь и вкось. Писалось сие признание, похоже, поспешно, отрывочно, как если бы Александр находился не в ладу с чувствами. Ну да, про чувства все понятно, но был ли он в ладу с рассудком, вот в чем вопрос, когда продолжал свое послание такими вот словами:
«Примчавшись к Вам, как безумный, я надеюсь насладиться отдыхом в Ваших объятиях... Увы, я не могу воспользоваться своими давними правами (я говорю о Ваших ножках, Вы понимаете?) и покрыть их нежнейшими поцелуями в Вашей спальне...»
– Мать честная! – пробормотал Константин. – Да это что же?! Это что ж такое, а?!
Вот тебе и мраморное божество! Вот тебе и Аполлон, сошедший на землю! Ничего себе, какие жуткие страсти кипят, оказывается, в Сашкиной груди! Противоестественные страсти-то!
Слов нет, Константин никогда не давал себе окороту в своих увлечениях, за то и возненавидела его законная супруга, эта прескучная Юлиана... Молнией, пренеприятнейшей молнией промелькнуло воспоминание о том, как он вышел из спальни в разгар ночи с 15 на 16 февраля 1796 года – своей брачной ночи! – и, чувствуя себя невыносимо одиноким, жалким, несчастным, сел в передней комнате. Он плотно закрыл за собой дверь, но обиженные, какие-то детские всхлипывания доносились и сюда.
Константин налил в бокал шампанского – кто-то из приятелей позаботился оставить на туалетном столике бутылку и пробочник! – и выпил залпом. Потом ухнул и второй бокал. Сердце слегка согрелось. Отчего-то он вспомнил, как писал Лагарпу, своему бывшему воспитателю, письмо. Француз чрезвычайно интересовался успехами своих царственных подопечных, но и Александр, и Константин отнеслись к себе весьма самокритично. Особенно Константин,
