о, над чем он работает, и встала у него за спиной.
Кусок расплавленного стекла, большой и красный, словно спелый помидор. Но краснота эта – не холодная краснота влажной кожицы плода, а яростная краснота внутреннего жара. Из самой сердцевины стекла исходило желтое сияние – память об огне. Торвальд держал стекло на конце стальной трубки, округляя и сглаживая, прокатывая по обожженной деревянной форме. Простеганные металлической нитью рукавицы защищали от жара его руки, а на ногах, как рыцарские доспехи, блестели подвязанные кожаными ремнями металлические пластины.
После сотни поворотов в форме стекло остыло и почернело. Торвальд встал, приподняв стальную трубку, отодвинул обожженную форму, повернулся – едва не задев лицо Александры – и кинул стекло в печь. Стержень он повесил на скобу.
– Что вы хотите? – спросил Торвальд, осматривая ее придирчивым взглядом с головы до ног: прилипшая к телу белая блузка, широкий пояс, туго охвативший узкую талию, прямая черная юбка, обтягивающая бедра, колени…
– Вы выполняете частные заказы? – быстро спросила она.
– Смотря какие.
– И от чего это зависит?
– От того, интересно мне это или нет.
Один из этих, подумала Александра и призывно повела бедрами.
– Ну ладно, – сурово сказал он. – Что вы хотите?
Александра покопалась в сумке, висящей на плече, и вытащила конверт. Открыв клапан, она вытряхнула на стол содержимое, стараясь не касаться его пальцами.
Торвальд подвинулся ближе, взглянул на нее, словно спрашивая разрешения, и снял рукавицу. Рука оказалась на удивление белой. Взяв двумя пальцами один из выпавших обломков, он повернулся к свету, к открытой двери.
– Оникс. Или сардоникс, из красно окрашенных.
– Вы можете превратить его в стекло?
– Этого мало. Сколько в них? Карат пятнадцать-двадцать от силы. Или у вас есть еще?
– Это все, что я смогла… все, что у меня есть.
– Оставьте их себе на память.
– А не могли бы вы смешать их с другими… из чего вы делаете стекло?
– Конечно, ведь оникс просто разновидность кварца. Окись кремния. Почти то же самое, что стекло. Взять эти ваши два кусочка, добавить в расплав и – пфф! – дело сделано. Они даже окрасят его, ровно настолько, насколько я с ними поработаю. Но не сильно, не так хорошо, как хотелось бы.
– Прекрасно. Чем слабее, тем лучше. А еще лучше, чтобы окраски не было вообще. Просто чистое стекло.
– Тогда зачем что-то добавлять?
– Так надо. Это все, что я могу сказать вам. Ну, беретесь за заказ?
– Какой? Точнее!
– Стакан. Стакан для питья, с этими вплавленными кусочками – сардоникса, так, кажется, вы его назвали?
– Стакан… – Он поморщился. – Кубок? Бокал?
– Нет. Высокий стакан для воды. Прямые стенки, плоское дно.
– Ничего интересного. – Он повернулся к печи и взял стальную трубку.
– Я хорошо заплачу. Сотню, нет – тысячу долларов.
Его руки, приготовившиеся поднять трубку, снова опустились.
– Уйма денег.
– Эта вещь должна быть совершенной. Неотличимой от заводских стаканов.
– Своего рода игрушка? Для вечеринки богатеев?
– Точно! – Александра Вель одарила его широкой улыбкой, на сей раз искренней. – Приглашение на вечеринку.
Сура 1
Коронация
От сапог крестоносца разило лошадиным потом. Подол тяжелого шерстяного плаща был облеплен дорожной грязью, осыпавшейся с каждым его шагом на мраморные плиты. Деревенщина!
Но Алоис де Медок, Рыцарь Храма, магистр Антиохийский, раскрыл навстречу гостю объятия:
– Бертран дю Шамбор! Проделать такой путь! Вижу, ты так спешил, что даже не остановился почистить сапоги!
Он похлопал кузена по плечу и осторожно обнял его. В воздух поднялось облако пыли. Алоис чихнул.
Отпустив Бертрана, он оглядел его с головы до пят. Появились новые шрамы, явно нанесенные мечом: об этом можно было судить по характеру рубцов. Тяжелая проржавевшая кольчуга Бертрана была кое-где подновлена. Белая туника, украшенная прямым красным крестом, как у тамплиеров (вскоре он познакомится с их обычаями), была покрыта заплатами. Квадратные заплаты скрывали изношенные места, прямая штопка – следы кинжала. Но все же кольчуга сослужила службу хозяину: на белой ткани туники не было ни одного бурого
