свой взор от Седы, чтобы та, до ухода прислужниц, не начала разговора. Наконец девушки вернулись, неся на серебряном блюде золотую чашу с напитком, приготовленным из фруктового сока и меда, и отборные фрукты из араратских садов.
– Можете идти, – сказала им царица, когда они поставили блюдо на стол.
Прислужницы низко поклонились и, пожелав царице спокойного сна, удалились. Царица облегченно вздохнула. Положив книгу на стол, она повернулась к Седе, стоявшей у изголовья, и спросила:
– Седа, ты слышала, что сказала княгиня Гоар?
– Да, царица, слышала.
– Ты поняла намек, относившийся к твоему государю?
– То, что его нет в Двине?
– Да. И что он все время проводит в Утике…
– Нет, царица, об Утике ничего не было сказано.
– Как? Значит, я ослышалась?
– Все, что сказала княгиня Гоар, я могу повторить дословно. Утика она не называла.
– Что ты говоришь, женщина? Значит, я… Но нет! Я же помню, что она намекнула на Утик. Неужели ты не заметила моего волнения?
– Да, дорогая госпожа, я заметила, что намек на отсутствие царя расстроил тебя. Но об Утике речи не было. Вероятно, из слов княгини «государь покинул столицу», ты заключила, что государю угодно быть в Утике. Тебе показалось, что ты слышала эти слова, но я помню хорошо, что она их не произносила…
Слова кормилицы успокоили царицу, она пришла в себя. Ей стало стыдно, что она поддалась игре воображения, но тут ей вспомнилось, что она еще ничего не сообщила Седе о своем горе. Зачем же она так откровенно говорит с ней об Утике? Эта мысль подействовала на нее угнетающе. Поняв, что чаша переполнилась и что она не в силах больше вынести тайных страданий, она неожиданно спросила Седу:
– Седа, что ты знаешь об Утике?
Седа посмотрела на царицу взглядом, выражающим удивление и неуверенность, и ничего не ответила.
– Седа, тебя спрашивает царица, почему ты молчишь?
– Об Утике, дорогая повелительница, я знаю многое, я знаю все.
– Да, помню, часа два тому назад, на террасе, ты сказала то же самое; ты сказала, что мое горе давно известно тебе, но ты не осмеливаешься тревожить меня разговорами и не хочешь растравлять моих ран. Не так ли, Седа?
– Да, дорогая царица, я именно так и сказала.
– Ну, говори теперь смелее. Своими словами ты не разбередишь моих ран, а можешь успокоить боль.
– Но если…
– Нет, нет! Мне нужен теперь верный друг, подруга, кому я могла бы открыть свое сердце. Будь моим другом, мать Седа, я больше не в силах одна переносить свое горе.
– Но ведь тебе уже все известно. Почему ты хочешь еще раз выслушать рассказ о своих горестях?
– Не спрашивай об этом, Седа. Я хочу услышать снова все, что знаю, и то, что до сих пор скрывали от меня.
– Но… я не знаю, с чего начать.
– С
