боцмана.
Тогда вовсю стоял май, днём было тепло до жаркого, а вечером и утром приползали холодные туманы. На деревьях появилась зеленоватая дымка. Это мы видели с корабля, и до нас долетали весенние запахи оживающей земли и прошлогодней мёртвой травы. Это был последний май, который я должен был прожить военным моряком, и всё во мне ликовало и готово было радоваться сильнее.
И вот в одно майское солнечное воскресенье после завтрака ко мне подошёл улыбающийся Хамовский. Его улыбка не сулила ничего хорошего.
– Ну-ка отыщи-ка Беридзе, – бегом.
Я нашёл Беридзе, который с удовольствием смотрел телевизор в кубрике.
По телевизору шли соревнования по женской гимнастике. Джамал смотрел очень внимательно. Я подошёл к нему молча.
– Что, Хамовский зовёт? – тихо спросил он.
Я кивнул.
Хамовский ждал нас на юте (то есть на корме).
– Так, – сказал он, оглядев нас с ног до головы, как будто в первый раз видел, – живо переоденьтесь, и сходим в посёлок. Надо кое-что принести.
– Товарищ мичман, как это сходим? Одиннадцать километров! – удивился я. – И ещё нести оттуда придётся… Воскресенье, товарищ мичман…
– Тебе не кажется, что ты уже много что сказал? – был ответ.
– Сегодня кино будут показывать! – сказал Беридзе. – Можно мы посмотрим, а потом пойдём туда-сюда.
– Может быть, тебе ещё и на спину насрать? – спросил боцман.
Это был один из обычных ответов Хамовского. У него можно было попросить что угодно, например, новую мочалку или ниток и иголку, а он помнил, сколько он чего, когда и кому давал. Или…
– Товарищ мичман, дайте мыла земляничного, ну устал я уже хозяйственным мылом голову мыть, – канючил какой-нибудь матросик.
– Хозяйственным мылом мыться хорошо, – отвечал боцман, – его крысы жрут. Они дрянь жрать не станут.
– Вот я и говорю, товарищ мичман, дайте мне плохого земляничного мыла, я знаю, у вас ещё осталось.
– А может, тебе ещё и на спину насрать, – говорил Хамовский.
В его устах это означало некое великое благо, которого просивший явно не заслужил. Ни от кого я не слышал такой фразы. А у Хамовского их было много. В этих фразах тоже слышалось эхо незапамятных времён.
То есть нам с Беридзе было бесполезно препираться, нужно было переодеться и следовать за Хамовским.
– А что понесём-то? – обречённо спросил я.
– Ещё один вопрос – и понесут тебя, – был ответ.
Через пятнадцать минут мы шли в нашей суконной форме и бескозырках с белыми чехлами по пирсу, а ещё через пять минут поднимались в сопку. Шли медленно, Хамовский быстро не ходил.
Было уже по-летнему тепло, и сквозь павшую прошлогоднюю траву торчали тоненькие новые травинки.
К часу дня мы были в посёлке. Не хочу описывать этот посёлок. Тот, кто
