сказаться. Совокупно с духовными и культурными инновациями первая треть XIX в. ознаменовалась утерей Россией соборного содержания, испокон веков державшего её основы.
При всей важности результатов феерических баталий в оценке рассматриваемого периода необходимо принять во внимание, что войны XVIII и XIX вв. разнятся не только по политическим мотивам и географическому нахождению, но и концептуально.
Турция, омываясь четырьмя морями и занимая территорию на стыке трех частей света – Европы, Азии и Африки, – была главным нервом мировой торговли и важнейшим стратегическим плацдармом, что предопределило извечное тяготение к ней европейских государств и в первую очередь вездесущей Англии. Россия менее кого-либо могла терпеть у себя под боком политическую суету, сопряжённую с то и дело возникающими для неё военными угрозами. В особенности принимая в расчёт необходимость выхода России к морям, без чего её мощь была призрачной [27].Словом, империя на протяжении столетий была втянута в дипломатические и военные игры потому, что не имела лучшего выбора. Отметим ещё одну особенность: Если военную активность России в XVIII в. следует признать объективно необходимой и исторически неизбежной, то локальные войны следующего века (из числа которых уберём битвы с Наполеоном) в ряде случаев были необязательными. Почему?
Русские монархи, преследуя цель по возможности полно контролировать сопредельные регионы и обезопасить торговые пути, стремились «округлить» южные рубежи империи. То есть видели решение проблем в занятии территорий, военном и политическом присутствии в них. Иначе говоря, политический и экономический контроль над регионами (чем, к примеру, особенно грешила Англия) осуществлялся Россией путём физического обладания ими. Ложная концепция образовала «политическую дробь», в которой чем больше знаменатель, тем меньше оказывалась дробь. А поскольку в «числителе» оставалась и без того не очень стабильная империя, политику приращивания «подбрюшных» территорий следует признать геополитическим заблуждением, ещё и потому, что территория государства увеличилась за счёт регионов, исповедовавших принципиально различные цивилизационные модели.
«Разница» эта подчёркивалась малой способностью племён и народов интегрироваться в чуждую им экономическую жизнь, как и эволюционировать в систему иных духовных ценностей, политических приоритетов, моральных принципов, правил общественной и социальной жизни. Неспособность эта тотчас явила себя в отстаивании того, что отличает культурный тип народов от жизненного уклада метрополии. Того, что, с одной стороны (подчас не без пристрастия), признаётся «варварским» и «невежественным», с другой (из той же предвзятости), – культурным, естественным и органичным. Всё это, определив нестабильность во взаимоотношениях, обусловило их непредсказуемость и разницу в оценках происходящего.
К примеру, если Россия видела свою миссию на Северном
