по плечам. Она пытается приладить берет, но с распущенными волосами он смотрится нелепо, на какой бок его ни посади.
– Да ладно, и так сойдет. Надо двигаться. В руках понесешь!
– А далеко еще? – спрашивает она, снова начиная прихрамывать.
– Полквартала. Ничего, держись!
И так мы шагаем «по трое в ряд» по Улице Ранних Печалей. Коктейль «Ромовое трио», сказал бы Ульрик. Я спиной чувствую сверлящие взгляды соседей, пялящихся на нас из-за жестких крахмальных штор. Смотрите-ка, сынок Миллеров. А вон та, должно быть, его жена. Это которая?
Отец вышел встретить нас у входа.
– Припозднились, как всегда, – говорит он, но голос у него радостный.
– Есть немного. Ну, привет. С Рождеством, тебя! – Я наклоняюсь и по старинке целую его в щеку.
Представляю Стасю как старую подругу Моны. Объясняю, что неудобно было оставлять ее одну.
Отец радушно приветствует Стасю и приглашает нас в дом. В вестибюле поджидает моя сестрица – того и гляди расплачется.
– С Рождеством, Лоретта! Знакомься, это Стася.
Лоретта ласково целует Стасю.
– Ой, Мона! – кричит она. – А ты-то как? Мы уж думали, что вы не придете.
– А мама где? – спрашиваю.
– На кухне.
И она уже тут как тут – моя мать собственной персоной, улыбаясь своей тоскливой, скорбной улыбкой. Все ее мысли – как на ладони: «Вот так всегда. Вечно опаздывают. Вечно какие-нибудь сюрпризы!»
Она обнимает нас всех по очереди.
– Прошу садиться, индейка уже на столе, – приглашает она и затем, изобразив одну из своих убийственно саркастических улыбок, присовокупляет: – Надо полагать, вы уже позавтракали?
– Конечно, мама. Еще утром.
Она бросает на меня красноречивый взгляд, в котором ясно читалось: «Ври, ври, да не завирайся!» – и удаляется, развернувшись на каблуках.
Мона тем временем раздает подарки.
– Зачем же было так тратиться! – восклицает Лоретта. Эту фразу она подцепила у нашей матушки. – Это ж целая индейка в четырнадцать фунтов! – изрекает она со знанием дела. И затем мне: – Наш священник просил тебе кланяться, Генри.
Я мельком бросаю взгляд на Стасю, посмотреть, как она на все это реагирует. На ее лице – слабое подобие благодушной улыбки. Верный признак того, что она искренне растрогана.
– Не желаете ли по стаканчику портвейна для затравки? – спрашивает отец и, не дожидаясь ответа, наполняет три бокала и подносит нам.
– А себе? – спрашивает Стася.
– Я давно бросил, – вздыхает он и, произнеся свое излюбленное «Prosit!»[13], поднимает пустой бокал.
Вот он и начался, наш рождественский обед. С Рождеством! С Рождеством вас всех – лошади, мулы, муллы, мусульмане, пьянчуги, глухие, немые, слепые, увечные, варвары и христиане. Счастливого вам Рождества! Осанна в вышних! Осанна Всевышнему! Мир земле – и да губить вам и совращать друг друга до второго пришествия!
(Таков
За ваше здоровье!
