style="font-size:15px;"> Марко провел рукой по бритой голове; по его телу пробежала судорога, словно подавленное рыдание. Подняв красные глаза, он уставился в глаза Роксанны, которая встретила его взгляд, как принимают в объятия несчастного ребенка. Играть в эту игру она умела, и зачастую благодаря ей оружие Мехди оставалось спокойно лежать в кобуре. Взгляд, который она ему подарила, как дают напиться жаждущему, оказался выше сил Марко, и тот разрыдался. Он едва не рухнул на Роксанну, которая гладила его мускулистую спину, словно знала его всю жизнь. Мехди смотрел во все глаза и, когда встретился взглядом с Роксанной, не удержавшись, состроил ей смешную рожицу, полную иронии, восхищения и укора – всего вместе. Марко уже успокоился, и они смогли наконец перейти к делу. Он даже взял тамикс, поклявшись, что не будет больше давать его своим близким. Все остальные пусть подыхают, ему-то что? А, мать твою перемать? Он обращался к Юрию, который ответил ему невыразительной ухмылкой. Зубы у него были редкие и острые, как у морского угря. Непохоже было, что он уловил хоть что-то из происшедшего. И дело было не только в знании языка, его мозг, как видно, был не более развит, чем у рыбы, с которой он делил улыбку.
Роксанна оделась, Мехди окончательно вынул руку из-под куртки, и они отправились обратно в Мароллы[1]. По дороге Мехди напевал рэп собственного сочинения:
Погоди, рассказа —
ли тебе про Мехди?
Ты на Южном вокза —
ле ко мне подходи.
Все лекарства, поди,
хороши у Мехди.
Скажешь «дрянь»? Ты, мерза —
вец…
Мехди запнулся. Он хмурил брови, морщил нос, что-то бормотал, отбивая такт рукой. Роксанна шла, не обращая внимания на рэпера и изменившую ему музу.
Скажешь «дрянь»? Ты, мерза —
вец…
Мехди вдруг остановился, и взгляд его просиял.
И к черту иди!
Роксанна даже не оглянулась на представление Мехди. Он обиделся.
– Эй, Рокси, поаплодировала бы артисту, черт дери!
– Угу, – промычала Роксанна, – не отдавая счета к тому же!
– Валяй, издевайся надо мной!
У Порт-де-Аль[2] они встретили похоронную команду. Больницы были переполнены, и многие больные бедняки не имели иного выбора, как умирать у себя дома, если им повезло еще иметь этот дом, или на улице. С началом эпидемии Эболы другие болезни стали считаться пустяками, и не стоило приходить с жалобами на рак поджелудочной железы в последней стадии в отделения «Скорой помощи» больниц Эразма и Святого Петра, когда тысячи несчастных, зараженных «новой чумой», ждали коек. Поэтому те, кто имел несчастье умирать от других болезней, даже не совались больше в медицинские центры, смирно сидели дома или уходили на улицу. Они присоединялись к десяткам тел жертв Эболы, усеивавшим тротуары бедных кварталов.
Остатки правительства еще изыскивали
Мароллы – район в Брюсселе, расположенный между Дворцом правосудия и Южным вокзалом; считается самым «народным» районом города.
Порт-де-Аль (Халлепорт) – средневековые городские ворота Брюсселя, единственный сохранившийся фрагмент второй городской стены; в настоящее время используется как музей.
