посёлка, стал узловой железнодорожной станцией, от которой идёт железная дорога на север, на Чегдомын. Недолго наша семья прожила там, затем моему отцу доверили участок железнодорожного пути между Известковым и станцией Биракан. Там, вблизи большого охраняемого моста через реку Кульдур, мы ещё прожили в доме совсем рядом с железнодорожной колеёй. Когда в 1931 году мне пришла пора поступать в школу, отец добился перевода на станцию Кимкан. Станция эта тогда была значительно больше разъезда Известковый, и там имелась начальная школа, «выросшая» вместе со мной в неполно-среднюю (7 классов). К началу войны в нём было, пожалуй, более тысячи жителей, 2 неполно-средних школы, библиотека, клуб, медпункт. Советскую власть представлял сельсовет, потом – поссовет.
В постсоветские годы Кимкан не узнать: посёлок давно уже переименован в село, жителей там осталось человек 80, закрыты все социально-культурные учреждения. Школьников, которые там живут, возят в райцентр Облучье, в школу-интернат. Нет там и сельсовета, это село теперь приписано к поселковому совету Известкового, в 10 километрах. Разруха, как и во всей российской глубинке.
На этой станции наш дом на одну семью, который по железнодорожной терминологии называли почему-то «будкой», стоял ещё ближе к железнодорожным путям, так что, когда проходил поезд, дом дрожал, будто вместе с ним собирался тронуться в дальний путь. И настолько мы привыкли к этой близости и грохоту железнодорожных составов, что когда через 3 года перешли жить в новый, более отдаленный от рельсовых путей дом на 8 семей, который именовался железнодорожной «казармой», то долго не могли привыкнуть к, казалось бы, неестественной тишине. Кстати сказать, и казарм этих уже нет, снесли.
Отец мой, Василий Васильевич Пыльцын, родился ещё в XIX веке, в 1881 году. Я даже втайне гордился, что в один год с маршалом Ворошиловым. Он, костромич, по каким-то причинам (говорил об этом весьма неохотно и туманно), то ли от жандармского преследования, то ли от неудачной женитьбы, сбежал на Дальний Восток.
По тому времени отец был достаточно грамотным человеком. В нашем доме хранилась многолетняя подшивка дореволюционного журнала «Нива» и большая библиотека классиков, которую я в раннем детстве почти всю перечитал.
На всей моей детской памяти отец был бригадиром путейцев, а затем дорожным мастером на железной дороге. Вообще он был не только мастером железнодорожным. Мастер он был и на все руки. Домашняя, довольно замысловатая мебель и многое из металлической кухонной утвари, а также всякого рода деревянные бочки и бочонки под разные соленья и моченья были сделаны его собственными руками. Всё он мог, всё умел, вплоть до лужения кастрюль, умел даже огромной «продольной» пилой с кем-нибудь из напарников распилить толстенное бревно, помещённое на специальные высокие козлы, распустить его на аккуратненькие тоненькие доски. Кажется, не было дела или ремесла, которого он бы не знал и чего бы он не умел.
В семье он был строг, и мы, дети, боялись одного его взгляда, хотя он никогда не пускал в ход ремень и не поднимал
