– не чаще и не реже авторов современных. И ошибаются столь же часто. Вот, например, Аппиан сообщает, что в Брундизий прибыло войско Луция Лукулла, что перед этим Фракию разорило. Да только мы знаем (о том все прочие дружно пишут), что это было войско не Луция Лукулла, а брата его Марка. Луций Лициний Лукулл в это время Митридата Понтийского в хвост и гриву лупил. Ошибся Аппиан, лишний раз не перепроверил, папирусами не пошелестел.
Это, дорогой читатель, просто ляп. И ляпов подобных немало, но ничего страшного, такое всегда перепроверить можно. А вот если автор решил НАРОЧНО неправду написать?
И это возможно. Скажем, любит автор Рим, а восставших гладиаторов не любит. Дело известное, у нас отважные разведчики, а у них – мерзкие шпионы. Как проверить? А проверять надо так. Каждый раз, когда перечитываешь, вопрос ставь: МОГ ли этот древний солгать? Имел ли возможность такую? Ведь не для нас он писал – для современников. А это сложнее. Солжет, а они его за язык – хвать! Зачем, мол, хороших людей обманываешь?
А вот и пример.
Марк Туллий Цицерон, как мы помним, про Сицилию рассказывает, про то, что не высаживались спартаковцы на острове. И не могли, потому как флота у них не было. Как нам великого златоуста перепроверить? Да очень просто. Где Цицерон все это рассказывал? Рассказывал он на суде над Верресом, что был в этой самой Сицилии наместником. Когда? Да почти сразу после гибели Спартака. Перед кем? Перед самим Верресом, перед адвокатом и судьями. Мог ли он в этом случае неправду сказать?
НЕ МОГ!
Не мог, потому что Спартак все еще призраком за спинами этих судей стоял. Потому что вскочил бы Веррес, неправду почуяв, и свидетелей свистнул – тех, что высадку спартаковцев наблюдали. А свидетели все как есть бы обсказали: и на каких кораблях спартаковцы приплыли, и где свои костры жгли, и как стража прибрежная от спартаковского десанта драпала.
Значит, можно верить Марку Туллию. Не высаживался Спартак на Сицилии. И флота у него, Спартака, не было.
Так и со всеми прочими. В общем, не так и безнадежно, если подумать. Вопросы же следует разные ставить. Сообщает нечто тот же Плутарх, а мы и думаем: мог он это ЗНАТЬ – или не мог? Пишет сей грек-биограф, к примеру, что врага Рима Югурту бросили в темницу от голода умирать. Держался Югурта смело, с вызовом даже, но, добавляет автор, в душе он, Югурта, полон страха был.
Может, и был. Но откуда это Плутарху знать-то? Ему ведь Югурта не исповедовался. И никому не исповедовался, в одиночестве умирал. Значит, фиксируем: домысел. Не любил автор Югурту, вот и решил от себя про страх в душе добавить.
Есть домысел, а есть и честное НЕЗНАНИЕ. Многие про Спартака писали не по горячим следам, а через век, а то и через два. И через три писали. За эти же века много чего изменилось, потому и появлялось в рассказе о Спартаке то, чего в его время и быть не могло. Толпы рабов-германцев, скажем. Во времена Плутарха и Аппиана рабы из Германии были в Риме на каждом шагу, а во времена Спартака – не на каждом. Плутарху с Аппианом бы задуматься,
