с частыми остановками и даже с возвратом назад, кишка начала подниматься вверх, дрожа от напряжения и не переставая кряхтеть и стонать. Её потуги сопровождались мерзкими шипящими звуками – тварь то ли дышала, то ли испускала газы. Приподнявшись примерно на полметра над бортом ванны, живая кишка застыла в воздухе, слегка покачиваясь из стороны в сторону, будто приготовившаяся к нападению кобра.
У этой твари была голова!
Не-е-т, всё во мне противилось называть головой то, чем оканчивалась бледная, как корни огородных сорняков, кишка. Слово «голова» ассоциируется со словом «думать» – а что могло думать будто покрытое соплями утолщение, призванное «интеллектуально обслуживать» несколько десятков метров одноообразной, разбитой на повторяющие друг друга членики плоской кишки, какие сокровенные мысли могли проноситься сейчас в мягком сыром набалдашнике, венчавшем бесконечное омерзительное туловище?
Снова послышалось протяжно-шипящее «х-ххх-а» – и меня вытошнило на плиты пола, куда уже вываливались змеящиеся петли и кольца переполнившей ванну многометровой мрази. Сферическая, как у свиного цепня, головка (так называемый сколекс) достигала у этой твари размеров крупного кулака, а формой напоминала головку опийного мака или… батисферу. Такая же шаровидная, с четырьмя тёмными глазками-иллюминаторами и шапочкой-люком на макушке-полюсе. Фланцы глазков-иллюминаторов были образованы бахромой, состоящей из плотно посаженных мелких крючков, чье прикосновение я, вероятно, и испытал на себе, когда нежился в ванне. Голова гадины плавно переходила в усеянную горизонтальными складками-морщинами шею, а дальше начиналось составленное из неисчислимого количества полупрозрачных члеников дурное, словно Кантовская бесконечность, липкое туловище…
Гигантский глист дёрнулся в сторону растекшейся по полу моей блевотины – так один человек чисто рефлекторно бросает взгляд на выплюнутые другим человеком остатки мяса, выковырянные из зубов после плотного обеда. Не успел я задуматься о способе питания гадины, как сколекс гигантского цепня вернулся в прежнее положение и подался ко мне. Всеми фибрами съёжившейся гуттаперчевой души я ощутил, как омерзительный глист недобро рассматривает, придирчиво и заинтересованно изучает меня пустыми, словно сгустки первозданной вселенской тьмы, глазами.
И тогда, выбрав паузу между следующими чередой рвотными спазмами, я что есть мочи закричал, призывая на помощь единственную верную защитницу, к которой в трудную минуту всегда обращается каждый нормальный человек, если он ещё не превратился в нелюдь:
– Мама!
Глава 6
Мой громкий крик больше подействовал на меня самого, нежели на глиста, своим бесстыдно оценивающим взглядом подавляющего мою волю. Приложив чудовищное усилие, я стряхнул оцепенение и опрометью бросился к двери.
И вовремя. Мокрая масса шевелящейся требухи, продолжавшей
