вошел в ухо:
– Пикнешь, пришью, курва.
Она ощутила, как нож проколол платье и задел бок.
"Ну и пусть, пусть убьет, пусть зарежет, мелькнуло в голове, только бы не эти руки, не позор, не отвращение". Вспомнив, как однажды учил отец, она согнула в колене ногу и со всего маху ударила туфлей стоящему сзади парню между ног. Попала, видимо, как раз куда следует, потому что тот взвыл и ослабил хватку. Этого хватило, чтобы вырваться и с криком "Помогите!" броситься вверх по лестнице.
На ее счастье навстречу спускался милиционер. Это был участковый, проводивший обход квартир с неизвестно уж какой целью. Катерина бросилась к нему и залилась слезами.
Потом, когда она выходила из участка, к ней подъехал на машине полный и совсем лысый гражданин и очень вежливо представился отцом одного из парней, как раз чернявого. Он долго вздыхал, что-то говорил о непутевом сыне, о матери, которая не переживет горя, о своей работе, просил никуда больше не ходить, а он все устроит сам и на прощанье сунул конверт. Когда машина уехала, она открыла конверт, там оказались деньги. Этого было вполне достаточно, чтобы купить билет и на следующее утро Катя уехала из города.
2.
Бородатый, повернувшись к сидящей рядом тетке в черном платье и простых чулках темно-коричневого цвета на толстых ногах, начал рассуждать о том, что вот, скоро все изменится. Новый руководитель наведет порядок, всех прижмут к ногтю, всех научат жить правильно и честно, работать, а не шляться по улицам. Тетка тяжело вздыхала и согласно кивала головой.
– И Сталина в мавзолей перенесут, это точно. Об этом объявят скоро. – Бородатый заговорщески подмигнул мне.
– Так он же в могиле, сгнил уж, небось, – буркнул я неизвестно для чего. И тут же поплатился за это.
– Что?! Сгнил?! Кто?! Сталин – сгнил? Ах ты, щенок! Да он как святые в монастырях лежит, чистый и светлый. Его, прежде чем закопать, специальными растворами обрабатывали три года. Ему и через сто лет ничего не будет! И через двести. Это Хрущ ваш сгнил, как падаль! – Бородатый разошелся, тряс руками, брызгал слюной вокруг, махал кулаком. Окружающие притихли, разговоры смолкли, кто-то повернулся в нашу сторону, кто-то, наоборот, делал вид, что ничего не происходит, уткнувшись в газеты и книги.
Сталинский защитник бушевал еще долго, но я молчал, решив претерпеть все до конца, но ни во что больше не вмешиваться.
Только все успокоилось, в вагон вошли три милиционера в сопровождении проводника и попросили всех приготовить документы. Пассажиры заворочались, доставая сумки, где-то заплакал ребенок, у кого-то с верхней полки упал пакет. Милиционеры, не торопясь, двигались вдоль вагона, просматривая паспорта, какие-то справки, что-то спрашивая, изредка открывая блокноты и делая только им понятные отметки.
Очередь дошла до нашего "купе". Я протянул свой паспорт (еще совсем новый, не затертый и не замызганный). Молодой милиционер равнодушно скользнул глазами по паспорту, небрежно перелистав его, почти не глядя, поднял глаза на меня, удовлетворенно кивнул головой и протянул
