«Тайна» и фокстрот «Песня старого извозчика», как тлетворные.
Каково же все эти годы было самому исполнителю?!
Утесов мне показал как-то пластинку, для массовой печати не предназначенную, без этикетки. Пластинку в нескольких экземплярах изготовили специально для обозрения 1932 года «Музыкальный магазин».
Теперь она хранится в Государственном архиве звукозаписей. Сюда перекочевали все диски, собранные за долгие годы самим артистом. Они лежат в фонде, который так и называется «Фонд Утесова».
Вот эта пластинка. Ее когда-то проигрывал мне Леонид Осипович у себя дома. Она необычна и по звучанию. С нею Утесов вел диалог по ходу «Музыкального магазина». На сцене устанавливали граммофон, и артист в позе фокстерьера, напоминающий этикетку «His Master’s Voice» – «Голос его хозяина», слыша собственный голос, отвечал граммофону. Вернее, оправдывался. Потому что голос из граммофона повторял нападки суровых критиков из РАПМа.
В «Музыкальном магазине» артист вел диалог с граммофоном, из которого звучал его же голос
Утесов подходил к граммофону, ставил пластинку и говорил:
– Вот, глупости какие пишут, что вроде бы я пропагандирую зловредный джаз. Выдумали же такое!
И неожиданно слышал из граммофонного колокольчика:
– Значит, гражданин Утесов, вы говорите, что никогда никаким джаз-бандом не дирижировали? Вы никогда этим безобразием не занимались? Тогда разрешите, я вам напомню. Что вы скажете по поводу вот этого? – Из граммофонной трубы лился фокстрот «Арабелла», который утесовский джаз исполнял в своей первой программе 1929 года.
– Не помню, не помню! Может, это и не мы его играли! – отнекивался Утесов.
– Ах, вы, значит, не помните, что вы это делали?! Вам обязательно нужно свой голос услышать? Пожалуйста, будьте любезны.
На этот раз с пластинки звучал первый куплет «Кичмана» в утесовском исполнении.
– Ну, а это что такое? – вопрошала пластинка.
– Не знаю, не знаю. Да это и не я вовсе – просто голоса похожи!
– Ах, это тоже не вы! Но тогда разрешите еще один документик представить.
Теперь Утесов пел «Бублички».
– Так это когда было! Во времена нэпа! А сегодня у меня другой, злободневно-зовущий репертуар. Как того и требует критика! – оправдывался Утесов.
– Простите, я не могу с вами спорить, потому что я кончаюсь. Переверните меня!
– Что кончается? Критика?
– Я. Пластинка!
Здесь Утесов переворачивал диск и снова слышал:
– Благодарю вас, товарищ Утесов! Вы очень любезны. Позвольте Вам напомнить еще одну маленькую штучку.
Граммофонный рупор извергал самую последнюю утесовскую новинку – фокстрот «Пока!» – переделку американской песенки «Доброй ночи», которая под пером Беллы Давидович стала русским шлягером. Шлягером
