замолчали, слегка раскланялись и разошлись каждый в свою сторону. Что уж в сотый раз обсуждать одни и те же вопросы? Который день и который час они виделись и по десятку раз поминали одни и те же невзгоды. И если Ольхин вполне себе готов обсуждать проблемы целыми днями, то Алексею Сергеевичу немного надоедало, особенно в дни тяжкой умственной работы, и он деликатно уходил от беседы, чтобы старик ничего не заметил и не огорчился, ведь нынче для него и без того почти не оставалось радостей, кроме как поговорить, а с женой он бесед не любил. Иван Михайлович, в свою очередь, очень радовался такому нанимателю, как Нечаев. В этом человеке он видел отголоски того времени, о котором он теперь с грустью вспоминал, и полагал, что Нечаев тоже очень тоскует по другим временам, когда сам город и все вокруг было другим. Он же представлялся для Ольхина человеком с улицы, кто мог принести новости не в виде сплетен, а достоверно, как сотрудник газеты, и через него можно проверить актуальность других газет, что поднимало иногда поводы для дискуссий. Лишь издания, настроенные на крайнюю агитацию в сторону правительства или противостоящих Советов и партий, условились не обсуждать. Сам Иван Михайлович давно уже на улицу предпочитал не выходить. Он лишь посещал цирюльника, что держал помещение поблизости, да иногда выходил по мелким делам, но все больше последние месяцы проводил дома, и так ему казалось спокойнее.
Алексей Сергеевич уселся в единственное кресло в своей комнате. Расположившись дольно удобно, он уставился глазами в угол комнаты, где стояли два стула, один из которых особенно сильно покрылся пылью, видимо, совсем не пригождаясь одинокому человеку. Так и сидел он, глядя в одну сторону, да понемногу дремал. С недавних пор он предпочитал без повода не бывать на улице, не получая прежнего морального и физического удовольствия от прогулок, что составляли его юность, студенчество и даже взрослый возраст, когда для многих прогулки как таковые выпадают, остаются только пути. Прежде ведь, находится пешком, выветрится, рассматривая город, любуясь им, а как устанет, что аж сил нет, засядет в каком-нибудь месте, выпьет и расслабится. Поразмыслить любил да потолковать. Почитать да покритиковать. И так к ночи домой и придет уставший, но удовлетворенный. Но вот случившееся в феврале очень подорвало его частное бытие. Он не думал, даже и не пытался принять судьбу всего прочего города, без особого труда понимая, что судьба у многих теперь очень похожа. И хоть и стыдно теперь признать даже для себя, но в юности он тоже имел грех и увлекался нигилизмом, резкими революционными идеями и даже состоял одновременно в паре неофициальных обществ, которые как формировались, так и исчезали. Одна беда, никогда он не мог дать себе ответа, против чего бунтует, за что желает бороться. Свержение власти, внесение справедливости, помощь угнетенным, все это звучало прекрасно, даже благородно, но по сути, осталось лишено фактической, действенной части. Нечаев никак не мог проследить преобразования в стране с 1861 года, не правильно трактовал, а то и вовсе
