заверил ее Валентин.
Кошмар подстерегал их по дороге назад. Нора чувствовала: что-то изменилось. Он что-то сказал в машине. Она ни разу потом так и не смогла вспомнить – что? Но ей стало все ясно. Отчетливое видение: они в озере. Вдвоем. Она бросилась на него, впиваясь в шею ногтями, зубами. Машина катила вниз по узкой лесной дороге…
Свадьбы, конечно, никакой не было. Валя лежал в больнице с переломанными ногами. Сестра пришла в сознание только через неделю. Нина не получила даже царапины, но целую неделю сидела возле сестры, ни с кем не разговаривая.
Заговорили они одновременно. Одна с больничной койки, другая – вскочив со стула в дальнем углу палаты.
– Белое…
– Милая! Прости меня!
– Какое все белое. – Она улыбаясь смотрела вокруг.
– Это больница. Мы попали в аварию, ты…
– Когда придет мама?
– Ты помнишь аварию?
– Где моя мама?
– Мама будет вечером. После работы. У тебя что-нибудь болит?
– Глаза. Принеси мою куклу.
– Милая…
– И чай, только тепленький…
Через два месяца сестра вернулась домой. Она ходила по квартире, ничего не узнавала, спрашивала такие вещи, о которых знает даже ребенок. Мать плакала, отец каждый вечер напивался до смерти, только бы этого не видеть. Она ходила за сестрой как нянька. Она винила только себя…
3
(Феликс)
Он шел к Богу долго, и пути его были размыты слезами. Теперь он понимал, почему не спешил с постригом, почему затягивал период послушничества. Было – почему. Потому что себя не знал, потому что Бога не знал. Но он сам оказался не таким, каким считал себя. Бог оказался не таким. А они не поняли, не поняли и не поймут. А он понял и стал молиться своему, другому Богу.
Все началось, когда мать, его мать за два года молчания, отречения от сына, проклятий в письмах, неожиданно приехала в монастырь. Он чуть с ума не сошел от радости – сбылись его молитвы, она поняла. Это точило его изнутри день и ночь: его мать – добрая, умная, любимая и необыкновенная…
– Я хочу исповедаться тебе, батюшка, – сказала, усевшись напротив него за столом.
Ухо резанула привычная насмешка. «Это ничего, – подумал он. – Это Господь простит, это ведь человеческое. Он растопит лед ее сердца…»
– Я не батюшка, – сказал он ей смиренно. – И исповедоваться лучше не мне, а нашему…
– Уж позволь мне самой решать, – перебила мать. – Я с тобой говорить собираюсь. О прощении. О возмездии. Как там у вас по Библии, есть возмездие-то на земле?
– Есть Божий суд, он и есть возмездие человеку за грехи, за все им свершенное…
– Божий, говоришь? – Мать прищурилась. – Так это ведь не на земле. На земле только нарсуд есть. Тупой и бесчувственный нарсуд.
– Мама, – попросил он ласково, – я не понимаю тебя. О чем ты приехала поговорить?
Она
