ах пошевелить ватными ногами. «Вот и все. Его больше нет. Как это возможно? Я сама, совсем сама…» – слезы стекали горячими каплями по ее щекам, заползали в горло. Юлька и проснулась от этих солено-пекущих слез. Рот переполнила липкая слюна, щеки горели. Даже осознав, что это всего лишь сон, она продолжала плакать навзрыд, всхлипывала, закрывала рот рукой, боясь разбудить Маркуса, и заново переживала кошмар его гибели, беспросветный, безнадежный, мутный, перемешанный с липким страхом жить без него (хотя давно жила), и это невозможное, не умещающееся в сознание: его уже нет!.. Не переставая всхлипывать, она начала читать «Отче наш», дважды сбивалась, облизывала губы и продолжала горячечно шептать, пока не зашевелился Маркус.
– Wie spät es ist? (Который час? – нем.)
– Спи, спи. Рано, – ответила Юлька по-русски.
– Julia, was ist los? (Юлия, что случилось? – нем.)
– Сон. Просто дурной сон. Тебе рано вставать, спи, пожалуйста, – она перешла на немецкий.
– Почему ты не спишь?
– Уже, уже ложусь.
Она пыталась не шевелиться, потому что знала: если будет долго ворочаться, сонный муж сладострастно прижмет ее к себе и начнет приставать. Но заниматься с ним этим после такого сна – немыслимо. Сейчас Юлька не может отдаваться другому мужчине. От кончиков рыжеватых волос до краюшка розовой хлопковой ночнушки, от маленьких нежных мочек ушей до крепких пяток, от горбинки носа до ложбинки у спины она вся принадлежит ему. Роме. Даже если… Юлька отогнала мрачные предположения. Обычно говорят: когда снится, что человек умер, он, напротив, будет жить долго. Но ее чуткая интуиция, вернее, необъяснимая энергетическая связь с ним, которая осталась, хоть они давно перестали общаться, писать друг другу мейлы и смс, эта «астральная» связь подсказывала: с ним что-то не так.
Юлька думала, ворочалась, вспоминала. Воспоминаний – светлых, печальных, радостных, злых, безутешных – в шкатулке ее памяти за пять лет отношений накопилось немало. Словно старые открытки, исписанные знакомым почерком, она бережно перебирала их в мыслях, переносилась в то невероятное время, когда могла слышать, видеть, чувствовать его, смаковала каждую мелкую деталь, вдруг нечаянно выплывшую хрупким корабликом на поверхность памяти. Она растворялась в нем, чувствовала его так близко, будто и не было разделявших их тысяч километров и трех лет молчания, будто он сейчас лежал рядом, обнимая сильной рукой ее грудь. «Жив, жив…» – одними губами повторяла она. На фоне этого почти телепатического общения похрапывание Маркуса раздражало. Юлька долго не могла уснуть, но под утро наконец-то задремала тяжелым, тревожным сном. И тут же была разбужена шумом: в коридоре муж занимался с гантелями.
– Доброе утро, будешь кофе? – спросила она, протирая глаза и сознательно избегая называть его по имени (в голове, в груди, внутри живота она еще чувствовала тепло от присутствия того, другого, которого она потеряла безвозвратно, и не хотела чужим именем разрушать этой странной тонкой интимности).
– Ja, gern, bitte (Да, с удовольствием, – нем.), – радостно ответил Маркус, катая по полу маленькую штангу.
У него была отличная физподготовка. Его тренированное, хоть уже и далеко не юное тело вызывало восхищение, и Юлька порой охотно наблюдала за тем, как он занимается. Но не сегодня.
Она в который раз подивилась тому, в каком прекрасном расположении духа всегда просыпается ее благоверный. Его не изводят воспоминания, дурные мысли, переживания – отключается мгновенно, спит как младенец, а встает бодрый, свеженький, довольный собой и жизнью.
Юлька заперлась в ванной и возилась там очень долго: Маркус дважды стучал. Мылась, чистила зубы, укладывала волосы. В зеркале отражалась ее женственная, чуть пополневшая за последний год фигура. Контраст хрупких плеч и округлых форм, каштаново-рыжих волос (такими же они были внизу живота) с фарфоровой кожей магически действовали на мужчин, но Юлька никогда не считала себя привлекательной. Сейчас она втирала крем под глаза только в целях маскировки, пытаясь скрыть темные круги – следы бессонной ночи: не хотела, чтобы Маркус видел, как ей плохо, боялась расспросов. Однако он все равно заметил. Спросил за завтраком, жуя неизменный сэндвич с задорно выглядывающими из-под пышных ржаных булок листьями салата:
– Юля, почему ты опять не спала?
– Бывает. Наверное, много кофе выпила на ночь.
– Ты вчера пила чай, я помню, – он широко улыбнулся, демонстрируя прекрасные ровные зубы.
– Маркус, можно я в Зальцбург поеду?
– Сегодня же пятница! Магазин работает с восьми утра, и ты обычно помогаешь мне в этот день, – он произнес это не с укором, а с детской обидой.
– Маркус, я не могу. Пожалуйста, отпусти. Мне в Зальцбург очень нужно.
– Опять к нему… Как вы говорите: ба-тюш-ка Александр, – у Маркуса не получалось раскатистого русского «р», последний
