Да и среди приближающихся танков то и дело вскидывались черные фонтаны земли. А один танк уже дымил, и ветер тянул черно-белый шлейф через поле. «Значит, и артиллерия наша бьет! Чего же я паникую? Людей побило?.. – Ромашкин вспомнил пятерых солдат, которых сменил его взвод. – Они устояли. Неужели мы не выдержим?» Он пошел по траншее, выкрикивая:
– Кто живой, отзовись!
– Я живой – Оплеткин!
– Я тоже – Кружилин!
– И я пока цел, товарищ лейтенант.
– Здесь живые! – кричали из глубоких нор.
У Ромашкина легче стало на душе. «Есть народ. Есть, с кем воевать!»
– Сидите пока в щелях, – приказал он. – Я подам сигнал, когда подойдут близко.
– Вы бы сами схоронились. Наблюдатели есть, – посоветовал Оплеткин.
– Убиты уже наблюдатели, – сказал Ромашкин, глядя на безжизненные тела на дне траншеи.
Прибежал запыхавшийся Куржаков, быстро окинул своими цепкими зелеными глазами Ромашкина, нейтралку, танки, окоп. Он вроде бы помолодел и даже улыбался. Ни разу еще не видал его Ромашкин таким веселым.
– Ну, как ты тут? – весело спросил Куржаков, будто не было никогда между ними ни вражды, ни драки.
– Ждем!
– Сейчас пожалуют. Людей много побило?
– Полвзвода уже нет.
– Это еще ничего. У других хуже. – Куржаков перестал улыбаться. – Дружков твоих – Карапетяна, Синицкого, Сабурова – уже накрыло.
– Ранены? – воскликнул Василий.
– Начисто. Ну, давай, готовься к отражению танков. Бутылки, связки гранат чтобы под рукой были. – Куржаков опять улыбнулся и весело сказал, кивнув на пистолет, который держал Ромашкин: – Ты спрячь эту штуку. Возьми вон винтовку убитого. Она дальше бьет и в рукопашной надежнее. Чудно: командир лучше всех во взводе стреляет, а ему винтовка по штату не положена. Ну ладно, держись! Назад ни шагу! В случае чего пришлешь связного. – Куржаков, пригибаясь, побежал назад по ходу сообщения.
Ромашкин никак не мог представить товарищей мертвыми. Казалось, Карапетян откуда-то издалека смотрел на него черными глянцевыми очами, рядом смеялся Синицкий и хмурил белесые брови Сабуров, а доброта так и растекалась по его простому деревенскому лицу. «Неужели они мертвы? Какие они теперь? Как эти, неподвижные, на дне траншеи? Или как те, размазанные по стенкам блиндажа? Да зачем это знать? Их уже нет, вот что непоправимо. Они не дышат, не смеются, не существуют…»
Танки приблизились, и по траншее вдобавок к немецкой артиллерии и минометам захлестали снаряды, пущенные из танковых пушек: выстрел – разрыв, выстрел – разрыв, почти без паузы.
Василий взял винтовку убитого наблюдателя, вложил пистолет в кобуру и приподнялся над бруствером. «Где же пехота? Где эти сволочи, которых так хочется бить?»
Позади танков, плохо различимые в зеленоватой
