боль, пополз к батарее. Она действительно была теплой. Василий прижался к ней сначала спиной, потом животом. Таким образом стал отогреваться.
Лязгнул запор, и в баню вошли двое охранников. Один из них, увидев Василия прижавшимся к батарее, воскликнул:
– Смотри, что придумал, гад!
Подошел, спросил:
– Ну, сам пойдешь или помочь?
– Сам, – ответил Ромашкин и попытался подняться, но резкая боль словно током ударила изнутри, и он потерял сознание. Приходя в себя, ощутил, что его волокут за ноги вниз, в подземелье, и он стукается затылком о ступени лестницы.
Он узнал дверь своей одиночки. «Вот я и дома, слава богу, хоть отлежусь».
Через раскрытую дверь охранники швырнули его на бетонный пол камеры.
Даже койки не опустили. Ромашкин прикидывал, сможет ли сделать это сам. С большим трудом, порой теряя сознание от боли, он отстегнул полку. Но как только Василий лег и вздохнул с облегчением, раскрылось окошечко в двери, и коридорный сказал:
– Встать. Днем койка должна быть убрана.
– Я не могу двигаться, – ответил Василий.
– Поможем, – сказал охранник, открыл дверь, сбросил Василия на пол и пристегнул полку к стене.
Вечером полка откинулась от стены, отшвырнув Василия к параше. Он отдышался и все же заполз на свое строптивое ложе.
На очередной встрече Иосифов коротко сказал:
– Или подпишешь, или сдохнешь.
Ромашкин ответил так же коротко и решительно:
– О том, что я говорил, подпишу. На Федорова и генерала клеветать не буду. Сдохну, но не подпишу.
Большие неприятности имел Иосифов из-за Ромашкина. Не за то, что избивал его, это было здесь обычным делом. Не справился с пацаном, не сломал его, не выбил показаний, так необходимых для создания громкого дела.
Василий после еще нескольких допросов «с пристрастием», так и не подписал поклепов на других.
Больше полугода провозился следователь со строптивым курсантиком, заговор создать не удалось.
После завершения следствия Ромашкина перевели в общую камеру. Она находилась в этой же тюрьме, здесь ждали суда шестеро арестованных. Камера небольшая, вдоль стены общие нары, на них лежат ветхие серые матрацы. Обитатели камеры сидели на нарах, опустив ноги в проход. Все они были небритые, худые и бледные. По возрасту старше Ромашкина, по одежде – гражданские.
Ромашкину указали на свободный тюфяк.
– Располагайся. Рассказывай, кто ты, за что сюда угодил.
Василий коротко поведал свою недолгую жизнь и в чем его обвиняют.
Сначала все сокамерники показались одинаковыми, потом он стал их различать по цвету щетины: у одного жесткая, седая, торчит, как патефонные иголки, у другого – рыжая, густая, третий – тоже пожилой, борода с белым, алюминиевым отливом.
Утомленный разговорами с новыми
