выборы и созыв Учредительного собрания.
Именно так это событие выглядело в глазах большинства населения, тем более что новое правительство, выполняя свое обещание, немедленно начало подготовку к выборам. Какого-либо «ведомственного» интереса в созыве Учредительного собрания Церковь преследовать не могла, поскольку было заранее ясно, что оно будет целиком состоять из представителей партий, негативно настроенных к Церкви. Политической партии, отстаивающей интересы Церкви, в России не было вообще, и такую партию Церковь никогда не пыталась создать – политический клерикализм, столь характерный для Европы, был всегда глубоко чужд Русской церкви. Хотя духовенства в IV Думе было много, никакой особой партии оно собой не представляло. Не преследуя свои особые интересы, не вмешиваясь в борьбу партий и претендентов на власть, Церковь тем не менее призвала верующих активно участвовать в предстоящих выборах в Учредительное собрание. При этом проводилась параллель с эпохой Смутного времени начала XVII в., когда Земский собор восстановил начала русской государственности.
«Великое дело предлежит народу православному, – возвещалось в послании Поместного собора от 4 октября 1917 г. – Уже не в первый раз в нашей истории рушится храмина государственного его бытия, а Родину нашу постигает гибельная смута. И опять, как три века назад, призывается Русь разумом всенародным скрепить правовые устои, возродить пошатнувшуюся мощь, твердыми законами оградить свободу и порядок в земле нашей… Непримиримостью партий и сословным раздором не созидается мощь государства, не врачуются раны от тяжелой войны и всегубительного раздора… Пусть победит наш народ обуревающий его дух нечестия и ненависти, и тогда дружным усилием совершит он государственный труд свой… Но без любви, смирения, кротости, всуе приступим к великому делу».
Безропотно встретил Поместный собор и очередной государственный переворот – разгон Учредительного собрания в ночь с 5 на 6 января 1918 г. В сознании Церкви это, очевидно, означало, что период безвластия и смутного времени затягивается. Можно ли было ожидать от Церкви, чтобы она поверила в прочность и окончательность революционного захвата власти коалицией большевиков и левых эсеров? Как могли в это верить церковные деятели, если в это не верили сами лидеры господствующих партий? В газете «Известия ВЦИК» того времени можно было прочесть ликующие передовицы с такими, например, заявлениями:
«Мы уже продержались дольше, чем Парижская коммуна, история нас не забудет!»
Возникает вопрос: как могло сочетаться в церковном сознании относительное безразличие к форме правления с глубокой озабоченностью судьбами России? Здесь, по-видимому, сказалось традиционное представление православной политической мысли о том, что духовно-нравственное «качество» государственной власти определяется прежде всего личностями ее конкретных носителей, тогда как формальная
