Командир ее Голицын удрал, пристроившись к чешскому эшелону. Знаете, попав сюда, я просто не могу без дрожи видеть солдатские и офицерские рожи. Ваши попутчики мне просто не внушают доверия. Уверен – в погонах, а в душе готовенькие большевики.
– Они, как и вы, не хотят быть у красных.
– Оставьте, Вадим Сергеевич. Пошли с вами, потому и поняли, что могут поживиться возле беззащитных беженцев. Будьте осторожны с ними. Мой совет: покажите их коменданту, хотя он тоже недалеко от них ушел, потому первостепенный мужлан и хам. И, конечно, отберите у них винтовки, ну зачем раненым огнестрельное оружие? Почему так неласково на меня смотрите?
– Смотрю, что ошибался, считая вас порядочным человеком. По виду вы на него похожи, но по человеческой сути…
– Что хотите сказать?
– Что вы негодяй…
Резко повернувшись, Муравьев, отойдя от прокурора, подошел к солдатам и громко сказал:
– Пойдемте, братцы, искать полевой лазарет, чтобы раны привели в должный порядок…
Поздним вечером Муравьев, устроив солдат на ночлег, пришел на станцию в надежде на случайную встречу с кем-либо из екатеринбургских знакомых.
Побродив по перрону, решил пойти к реке, но столкнулся со штабс-капитаном Голубкиным, сослуживцем по дивизии. Оба от удивления развели руками и обнялись.
– Григорий!
– Вадим! Живой, слава богу!
– Считал меня покойником?
– Капитан Зверев сообщил, что тебя под Пермью насмерть кокнуло.
– И Зверев здесь?
– Что ты. Он, милок, неплохо обосновался в штабе Ханжина. Ты когда здесь объявился?
– Сегодня утром своим ходом из уральской столицы с девятью солдатами.
– С какими солдатами?
– Собрал на улице раненых.
– Не врешь? С вооруженными?
– При винтовках, но с ограниченным количеством патронов. А у самого добрый наганчик.
– Поверить трудно. В наше время с девятью солдатами шагал по лесным дебрям.
– Чего мелешь, Григорий? Вижу, вы тут от страха сами труса не прочь попраздновать. Неужели солдат стали бояться?
– У меня лично к ним нет ни малейшего доверия. Под Кунгуром один солдатик меня чуть штыком не пырнул, когда матюгнул его за неотдание чести.
– Тебе отданная солдатская честь крайне необходима?
– Это дисциплина. Ты же знаешь, Вадим, что я службист. Оттого и драпаем от красных, потеряв дисциплину. А от этого от генерала до солдата ни в ком нет веры в нашу идею о единой, неделимой России, подпираемую иноземными подручными. Все иноземное, только, слава богу, адмирал русский, да и то с турецкой кровью.
– Со сказанным согласен. Убежден, что русская душа вольготно дышит только под холщовой рубахой, вытканной из отечественного льна.
– Слава аллаху, мыслим одинаково, но во мнении о солдатах, задымленных кострами революции, расходимся.
