стыковых соединений с шипением вырывался пар, и, когда Отто подошел поближе к ближайшей металлической трубе, в два фута шириной, то увидел, что ее поверхность вибрирует. Помещение станции наполняло назойливое жужжание – гул тысяч футов трубопроводов, дрожащих на своих кронштейнах и кольцах, к которым крепились.
– Иисусе! – воскликнул Дрейпер, сбрасывая шинель. – Почему здесь так жарко?
Обычно невинное любопытство на его лице – после того, что они только что пережили, – вызывало у Отто желание засмеяться. Но сейчас он не видел тут ничего смешного.
– Кёртис! – позвал Отто, достаточно громко, чтобы было слышно на фоне шипения и грохота внутри и рева бури снаружи.
Кёртис снял свою тяжелую защитную куртку. Подняв очки на лоб, грязный от пыли и пота, он тихонько обратился к Юсеф. Рядовой Колониальной морской пехоты в половине случаев словно и не обращала внимания на его заигрывания, в половине – отвечала ему на ту чепуху, что он ей нес, приподнятой бровью или косой улыбкой.
Отто ненавидел ее за это. Он понимал, что его брат находил эту женщину красивой – смуглая кожа, большие гипнотизирующие карие глаза, способные мгновенно пленить кого угодно. Но Отто она всегда казалась просто равнодушной сукой. А ее полуулыбки были все равно что насмешки над Кёртисом и его одиноким, но полным надежд сердцем.
– Кёртис, чтоб тебя! – крикнул Отто. – Потом будешь валять дурака! – он ненавидел этот надлом в своем голосе, возникающий на грани паники, которая охватывала его сейчас.
Лишь когда брат сверкнул на него взглядом, таким враждебным из-за этого укола правды, Отто понял, что сказал.
– А знаешь, что… – начал Кёртис, начиная двигаться к нему.
– Стой! – оборвал его Отто, тряхнув головой и выставив перед собой руку. – Просто… стой. Потом будешь на меня злиться, ладно? У нас проблема.
Дрейпер сидел на полу, подтянув колени к груди и прислонившись к стене. Но в этот момент он издал смешок.
– Да ладно! Всего одна?
Отто почувствовал, что задыхается. Когда они с Кёртисом были детьми, отец наказывал их за плохое поведение, запирая в шкафу. Поэтому он боялся темноты, но замкнутые пространства были еще хуже. Иногда он представлял, будто воздух – это сущность, которая не любит незваных гостей – особенно непослушных мальчиков – и которая хочет его задушить. Там, в темноте, лежа на куче родительской обуви, где длинные пальто матери терлись о заднюю часть его шеи, он чувствовал, как эта сущность подбирается к нему, затягивая в крепкие, обволакивающие объятия. Там очень быстро становилось жарко, и на коже у него появлялись капельки пота. Он никогда не осмеливался постучать в дверь – отец не раз предостерегал его на этот счет, – но плакал и умолял выпустить его. А когда, наконец, тихо ложился поверх обуви, то чувствовал запах нефти с завода, где работал отец.
Внутри процессора стоял тот же нефтяной запах. Темно и влажно, замкнутое пространство. Он смотрел на Кёртиса, когда
