style="font-size:15px;"> – Песок в сандалиях твоих… – сказал Джеди.
– Что ты сказал?..
– Это стихи, прорицатель. Любовная песня у закрытых дверей любимой.
– Ты идешь к храму с любовной песней на устах? – спросил внезапно появившийся за нашими спинами Хахаперрасенеб.
– По-моему, это ты идешь к храму на устах с таковой, Хахаперрасенеб.
На сей раз голый череп жреца прикрыт был высоким ступенчатым головным убором. Лицо, как у собственной статуи. Бронза, зачеканенная до предела возможностей.
– Ты стал дерзок, Джеди. Не боишься так говорить со мной?
– На жаре страх вреден. К тому же не тебя мне сейчас следует бояться.
– Ты боишься себя?
– Нет. И даже не ополоумевших мальчиков, готовых на все, что бы царица ни приказала. Мужского ума хватит разве что на то, чтобы убить. Тут и бояться-то нечего.
– Вот как! – воскликнул жрец.
Я почему-то все больше верил Джеди, какая-то пелена спадала с моих глаз. Царица руками Фаттаха и, может быть, чьими-то еще совершает убийства. Но зачем? Даже Джеди этого не знает, а ведь он – единственный человек, который может знать все.
Мы помолчали. Потом Хахаперрасенеб сказал:
– Я понял тебя, Джеди. Я тебе не враг.
– А я всегда это знал, – ответил простолюдин.
И мы пошли дальше.
По пути я переосмыслил вчерашний разговор с Хахаперасенебом. Странно, ведь я сказал ему все, что он хотел услышать, хотя ситуацию я понимал диаметрально противоположным образом. Да, бывает и так.
Началась торжественная встреча жрецов с царицей. Все, что было дальше, я воспринимал обрывками, как кадры из фильма. Меня на самом деле не покидало ощущение, что я присутствую на голливудских съемках.
Ступени врезанного в гору храма. Ступени – площадь – ступени – площадка – и собственно храм. Группа жрецов в белом и золотом. Хатшепсут в серо-лиловой марлевке. Улыбающийся Джеди. Голубое небо и колоссы статуй, выступающие из скал. Священные кошки, шляющиеся под ногами, живописными компаниями греющиеся на солнце, прижмуривающиеся. Неправдоподобно хорошая видимость. Преображенное утром и гримом лукавое застывшее лицо царицы. Поедающие ее глазами жрецы. Запах благовоний, сжигаемых на жертвенниках.
– Подойди ко мне, простолюдин, – проворковала Хатшепсут, чуть закидывая голову.
Джеди приблизился.
– Сейчас сюда придут юноши, которым суждено стать жрецами в наших храмах. Им предстоит вкусить одиночество в кельях среди скал. Что ты скажешь о празднике одиночества, Джеди?
– Я провел годы в одиночестве, – отвечал тот. – И лишь сердце мое было другом моим, и то были счастливые годы.
– И ты не знал ничьих объятий в те годы? – звенел голосок флейты.
У моей божественной Хатшепсут на ступенях храма откуда-то взялись черты блудницы вавилонской. Или девки с Тверской. Второе точнее.
– Я лежал в зарослях деревьев
