от 13 января 1919 года Симонов заявил, что даст свое согласие лишь при условии снятия с него всех обвинений. В противном случае он оказался бы в «ложном положении», и его отъезд стал бы напоминать бегство[116].
«Я удивлен получить такое предложение от премьер министра Содружества, – писал Симонов, – который мог не приостановить, а полностью снять с меня обвинения… и тогда я уехал бы. Мое правительство располагает своими представителями во всех частях света, которые действуют так же, как и я. И хотя некоторые из них, как и я, не были признаны официально, тем не менее, к ним относились как к представителями русского народа, и не было случая, чтобы кто-либо из них подвергся таким же оскорблениям и преследованиям, какие я испытал по милости федеральных властей Содружества. Хотя мой коллега Литвинов был задержан в Лондоне, его не только немедленно освободили, но еще предоставили все возможности, чтобы он уехал в страну по собственному выбору»[117].
Переписка продолжалась и в феврале, но позиции сторон практически не менялись. Уотт уговаривал Симонова подать прошение о приостановлении приговора, а тот твердил, что такое прошение было бы равносильно просьбе о помиловании. Будь он частным лицом, то, может, и согласился бы, а вот как генеральный консул (время от времени он именовал себя «генеральным») пойти на такое не имеет права. «Как представитель 150-миллионного народа, считаю возмутительным то, как со мной обошлись, подвергнув судебному преследованию и предложение незаконно покинуть страну является немыслимым оскорблением»[118].
«Вы можете делать со мной все, что вам заблагорассудится, но такого заявления я не подпишу!», – пафосно восклицал он. Судили его, дескать, не за нарушение закона, а за то, что он «большевистский представитель». Поэтому и речи ни о каких компромиссах быть не могло. «Если признаете меня как генконсула, останусь и буду выполнять свои обязанности. Если нет – обеспечьте возможность переезда в Европейскую Россию и безоговорочное снятия всех обвинений»[119].
Все-таки иногда Симонов проявлял слабину и допускал намеки на возможность сделки. Так, он интересовался, каким маршрутом его могут вывезти из Австралии. Наверное, это было в тех случаях, когда его охватывало отчаяние в связи с полным отсутствием контакта с Москвой. Он подозревал, что вызвано это не только удаленностью Австралии, но и отсутствием к нему интереса со стороны НКИД. Никто не спешил к нему на помощь, как к Литвинову, который провел в заточении всего десять дней и через месяц отбыл на родину. И Воровского поддержали, когда его выдворяли из Швеции. Осознание своего одиночества удручало, и требовалась немалая выдержка, чтобы не прогнуться перед австралийскими властями.
Суд приговорил его к году каторжных работ. Он тут же объявил: хотя Австралия не признала его дипломатический статус, вынесенный приговор – вопиющее нарушение международных норм. «Никакой другой консул в мире не подвергался
АВПРФ, ф. 65, оп. 2, п. 1, д. 1, л. 65.
Там же, л. 65.
Там же.
Там же, л. 69–70.
