и вяло швыряли их в еще дымившиеся кое-где трубы. Но, очевидно, шалостям на этом не суждено было завершиться. Не помню, кому первому пришла в голову мысль подшутить над одиноким экипажем, однако последствия этот необдуманный шаг доставил нам самые роковые.
Затмение нашло на умы наши. Когда мы услыхали грохот кареты, нас не остановил даже вид четверки лошадей, хотя из этого можно было заключить, конечно, что везет она чиновного седока. Ламб быстро скинул шинель и шляпу, и мы принялись набивать снег в полы и рукава, уложив ее на дороге таким образом, чтобы казалось, что здесь лежит человек. А вот зачем он здесь лежит, почему он здесь лежит, по какой причине лежит он здесь, а не в собственной постели на стопке перин, как кусок масла на стопке блинов, – все эти вопросы мы предложили еще неведомым жертвам нашего романтического замысла. Присыпав снегом свое произведение, мы приникли к облезлой стене между догоревшими фонарями и стали гадать, что случится дальше.
Несмотря на темноту, кучер приметил на снегу очертания человеческой фигуры и остановил лошадей. Он беспокойно огляделся, прежде чем покинул облучок. Окна окрестных домов были темны, и мы были единственными пешеходами в этот поздний час. Кучер осторожно отворил дверцу кареты, и послышался разговор:
– Что́ там, Иван? – спрашивал недовольно сильный мужской голос.
Мы разочарованно переглянулись, ибо рассчитывали услыхать голоса нежные и волнующие.
– Да вот, ваше превосходительство, будто лежит кто-то. Будто офицер.
– Ну, ступай посмотри, что с ним, – приказал мужчина, сидевший внутри.
– Боязно, ваше превосходительство, – ответил кучер, но перекрестился и приблизился к снежному чучелу, трогая его кнутовищем. Он долго не мог сообразить, в чем тут дело, – седок, видимо, устал ждать и вышел сам разузнать о причине задержки. Это был высокий человек с внушительными баками и в генеральской шинели.
– Что́ за чертовщина, – проворчал он, пиная пустую шляпу и грозно взглядывая на бедного кучера. Тот молчал и недоуменно хлопал глазами.
Немая сцена произвела на нас должное впечатление, и мы не нашли сил сдерживаться долее. Генерал и кучер вздрогнули от неожиданности, заслышав наш смех. Генерал, оправившись от первого испуга, направился к нам. Он свирепо оглядел раздетого Ламба, покосившись на початую бутылку, которую тот держал в озябших руках.
– Господа, что́ это значит? – прошипел он.
Мы не открывали рта, ибо это были уже не шутки. Вдруг генерал обратил взор на Неврева и воскликнул:
– Ба, Владимир Алексеич! Вот как! Так-то вы соблюдаете условия нашего соглашения.
Лицо Неврева перекосилось:
– Не свое ли письмо вы зовете соглашением? Если так, то я ни на что не соглашался.
– Это, позвольте полюбопытствовать, своего рода месть, не так ли?
Они хорошо понимали друг друга, и взгляд генерала, разгневанный и продолжительный, как канонада при Эйлау, дал знать о грядущих бедах. Генерал, не говоря ни слова и ни на кого более не глядя, зашагал к карете. Кучер, поглядывая на нас,
