была создана ячейка из числа наиболее активных комсомольцев. Вошел в нее и Григорий Балакин. И началась жизнь шумная, задорная, головокружительная. Идеи, мечты – они не давали покоя. Горели пламенем борьбы за новую жизнь комсомольские сердца, зажигали своей верой заскорузлые души крестьян-земляков. Буйное время тридцатых годов будоражило умы и молодых, и старых людей. На медынской земле создавались колхозы.
А Балакин по призыву партии – «Молодежь на промышленные стройки!» – уехал в Ленинград. Работал в порту.
К концу тридцатых годов деревня Логачево насчитывала более 70 дворов. Крепкие, ладные постройки говорили красноречивее всего, что жизнь на селе налаживается. В колхозные праздники на улицах деревни было шумно, весело: неслась бойкая песня ребят, стучали на утоптанных «пятачках» у окон домов каблуки девичьих туфель.
Такой увидел Григорий Балакин свою родную деревню, когда приезжал туда из Армии в отпуск, незадолго до начала войны.
Такой, рассчитывая, видимо, на чудо, он хотел увидеть спустя год, пролетая на второй день после освобождения Медыни от фашистских оккупантов на У-2 рядом с родной деревней. Сердце бойца не вытерпело, и самолет приземлился недалеко от Логачева, на поляне. Обгорелые трубы, сиротливые, навевающие ледяную тоску, встретили старшего лейтенанта Балакина…
– Вот такова моя комсомольская молодость, – закончил рассказ директор Медынского райтопа Георгий Васильевич Балакин.
II
Откуда взялись эти парни в деревне Брюхово, толком никто не знал. Ходили слухи, что когда-то лет семь-восемь назад, они учились в Москве в институте, но за крамолу были исключены и даже будто бы высланы в здешние края. Постепенно эти рассказы и слухи приутихли: народ в то время привык к странным явлениям (время-то было революционное), и парни, благодаря своему живому нраву и уму, прижились в деревне.
…День обещал быть жарким. Утренний туман рассеялся быстро. Роса испарилась. Трава сохла. Косари, усталые, потные, шли завтракать. Аня Бабышкина – восьмилетняя девчонка – нянька местного кулака, работавшая на сенокосе вместе с батраками, плелась сзади. Когда садились к котлу с дымящимся варевом, хозяин раздавал работникам ложки. Анютка пришла последней и ложки, как на грех, ей не досталось. Маленькая, обиженная, она горько безутешно заплакала.
Вот тогда-то, наверное, случайно, и подошел к ней один из бывших студентов, кажется, Степан, участливо тронул за плечо и сказал сочувственно:
– Что, девка, горек хлеб хозяйский, – а потом вздохнул, взглянул в детские наивные глазенки и добавил, – учиться бы тебе надо, а не гнуться на чужой стороне.
А вскоре деревня судила да рядила о новой затее «студентов». Решили они, как говорили, ликвидировать безграмотность среди местного населения.
Зажиточные мужики (по сути дела, кулаки) косились на парней: не дело это крестьянину грамоту знать, ни к чему вовсе. Сторонники же новой затеи – беднота, сокрушались,
