левый».
Отец смотрел на меня и ждал. Тогда я придумал, что спросить:
– Пап, я в ванной вчера краску для волос нашел. Цвет – роскошный каштан. Ты красишься?
Отец смутился, хотел что-то с ходу брякнуть, но потом хмыкнул и признался:
– Крашусь.
– Зачем? Обновление?
– Валер, это не то, что ты подумал. Просто хочу выглядеть на тридцать пять. Чтобы на работу без вопросов брали.
Отец ответил честно, и мне почему-то стало его жалко.
Моему отцу пятьдесят лет. Все понятно – сутулые плечи, седые виски. Я у него поздний ребенок. Когда отцу было тридцать четыре, я появился на свет и меня назвали в честь моего дедушки по линии отца.
Мы с отцом помолчали. Вдруг он спросил:
– Валер, ты разве забыл, что у тебя плохое сердце? Ты же стоишь на учете у докторов!
– Не забыл, – ответил я. – При чем тут мое сердце?
– При том. В байдарочный поход тебе нельзя. Нагрузки, сложности. В пути приступ, что тогда педагогам делать?
– Ничего. Звонить ноль – три! – раздражился я. – Пап, ну ты как всегда – про нагрузки и мое сердце! Я в Интернете читал – с моей болячкой живут сто лет.
Отец встал, походил по комнате, зачем-то потрогал листья бегонии (у нас на окне растет гигантская бегония), сел в кресло снова и, уже не глядя на меня, сказал:
– Валера, мне надоело твое вранье. Думаешь, данные из одной школы не поступили в другую? И учителя дураки, они про учеников ничегошеньки не знают?
Я пожал плечами: хрен их разберет.
– Кто писал заявление? – спросил отец.
Ах вот оно что!
– Я, – легко ответил я, улыбнувшись.
– Врешь. Почерк росписи не твой, – строго парировал отец.
– Ой, я забыл! Если не я, то Подгорбунский, – сообщил я. А что тут такого? Мы же не магазин ограбили.
– Рыжий такой? Серьга в ухе? Из прошлой школы? – Вопросы из отца прямо посыпались, как горошины из стручка.
– Ну да, – опять легко подтвердил я. – Рыжий. Серьга.
– Значит, проделки Подгорбунского? – В голосе отца прозвучали угрожающие нотки.
– Пап, ладно. Что ты пристал? Ну сидели с Подгорбунским, ржали. Потом придумали про заявление… – заканючил я. – Пошутить уже нельзя?
Отец ничего не ответил на мой дурацкий вопрос. Сидел молчал, наконец снова взглянул на меня.
– Сын… – сказал он драматическим голосом. – Ты уже большой. Хочешь поговорить про маму?
У меня что-то напряглось внутри, под ложечкой. Словно я должен шагнуть со скалы в пропасть. Тьфу, гадость какая!
– Нет, – ответил я отцу, – на фиг мне это надо? Я ж ее не знал.
Я видел, как у отца зашевелились желваки на скулах и сжались кулаки.
– Значит, мама для тебя – пустое место?
– Выходит, так. Пап, я ж ее не помню.
– Но когда-то ты должен обо всем узнать… – вздохнул отец.
– О
