первенец Иоаннов никакого почтения отцу не явил.
Крестили его Саввою, был он велик ростом, дороден и рожаист, глас имел яко труба иерихонская. Обутку же носил кожаную в локоть длиной, и оттого прозвался Чобот. Нравилось ему драться с купцами новгорочкими, ибо новгородчей во Устюзе не любят за их повадку горделивую и ухватки воровские, а кто помоложе, те с новгородчами на кулачках сходятся. Савва же Чобот у молодых несмысленых людей верховодил, и оттого почасту о приезжих кулаки точил. Еще нравились ему байки странных людей о дальних землях, о краях, соболиным мехом кипящих, о народцах, златорудные места ведающих. Пошел Савве Чоботу двадцатый год, захотел отец его, годами изветшавший, посадить сына на свое поповское место при соборной при церкви. И говорит ему: «Женись, Саввушка. У торговых людей Совиных дочь в девицах – добротою украшена, верою строга, домовита, именем Марья. Будете угобжаться с нею да меня добрым словом поминать. Между мною и отцом ее уже уговор слажен, по рукам бились». Савва чрез товарищей своих сведал: девица юна, нравом тиха, лицом красна, не крива, не суха и не глупа. Во храме поглядел на нее и полюбил. Отцу же сказал противное: «Не хочу встречь тебе говорить, и Машка та пригожа, а обжениться с нею нимало не желаю и тако не сделаю».
Отец его с изумлением вспрашивает: «Неслух! Да разве об твоем хотении речь! Понимаешь ли, что род наш передо всем Великим перед градом Устюгом соромишь? Понимаешь ли, что невесту свою бесчестишь?»
А сын его пуще злобесничает: «Да хоть бы и тако выходило, а к бабе я приставать не желаю. Баба – бремя какое! А мое ныне искание – погулять. Рано мне в воз впрягаться и жилу рвать, счастьишка поищу».
«Да отчего ж тебе, оглобля, доля такая нежеланна? – гневает честной протоиерей. – Всякому доброму христьянину токмо такая доля и хороша. Чего тебе еще надобно?»
«А надобен мне, – отвечает сын, – простор! Простору мне мало. Во граде Устюзском от людей теснота. Не повернешься, чтобы бока о чужое рыло не ободрать! Скучно мне».
Ино хотел было отец поучить его по-отечески, ибо сказано: «Сокруши сыну своему ребра со любовию, ибо детеск ни Бога не знает, ни ума не имеет, и без таковой науки пропадет», – однако Савва Чобот крепок был, а отец его дряхл, и не дался ему в руки сын.
Горек хлеб отца, коему отпрыск не повинуется! Хуже лютой смерти неблагодарность сыновняя!
Сказано было Савве: не наберется он смирения, так место поповское не ему достанется, а брату его молодшему, Михайле. Ежели Михайло пожелает взять его к себе диаконом, что ж, тако тому и быть. А не пожелает, тогды пускай Савва сам о себе промыслит.
Разъярился Савва Чобот: не надоть ему ни диаконства, ни жены молодой, ни хомута братнего! Где это видано, чтобы старший брат молодшему в подчинение шел!
Отец Иоанн сказал ему многое от Божественного писания, приличное к случаю. Перемены ума, однако, от сына своего не добился. «Дай, – говорил ему Савва Чобот, – серебра да хлеба. Отделиться хочу. Впрямь о себе сам промыслю».
Хоть
