вот я снова один.
Надеваю халат и иду в санузел. На унитазе, поставив локти на коленки и опершись подбородком на кулачки, сидит девочка со светлыми косичками.
– А ты что здесь делаешь?
– Я… мне нужно было пи-пи…
Она краснеет и отводит глаза. Я медленно, чтобы не испугать, подхожу к ней.
– Ты прячешься…
– Он всегда говорит, что при этом нужно вести себя скромно.
– Кто «он»?
Вместо ответа девочка только пожимает плечами – ну ясно же кто! Но я все-таки уточняю:
– Месье Пегар?
Она кивает, явно дивясь моей тупости.
– А почему ты всюду ходишь за месье Пегаром?
– Ну как же, это ведь мой папа.
– Тогда поторопись, он только что ушел.
Девочка широко открывает глаза.
– Он поехал в редакцию, а тебя оставил.
При этих словах я на какую-то долю секунды машинально оборачиваюсь к двери, потом гляжу назад. Девочки уже нет, она исчезла.
Бросаюсь в палату, распахиваю дверь в коридор, выглядываю.
И вижу вдали Пегара и девочку, которая идет за ним следом, напевая и прыгая то на одной, то на другой ножке, словно играет в классики на клетчатом линолеуме коридора, ведущего к выходу. Так они оба и проходят мимо поста охраны.
Я задумчиво провожаю их взглядом, как вдруг на мое плечо ложится чья-то рука. Следователь Пуатрено. Она убирает свой мобильник и, нахмурившись, спрашивает:
– Что сей сон значит? Неужели это был мерзавец Пегар?
– Да, он приходил… вместе со своей дочкой.
– С дочкой? Ты что – шутишь?
– Вовсе нет.
– Его дочь умерла тридцать лет назад!
– Вот о ней-то я и говорю.
Следователь Пуатрено чешет за ухом. Должно быть, телефонный разговор увел ее далеко от нашей беседы, – ей нужно не меньше минуты, чтобы вернуться к теме.
– Пойдем-ка лучше к тебе в палату, Огюстен. Не хочу, чтобы нас тут застукали, еще обвинят меня в том, что я не даю тебе покоя.
И вот мы снова в палате, она на стуле, я в койке. По коридору пробегает медсестра, звучит испуганный шепот, но через несколько секунд все стихает.
– Странно, что его сопровождает мертвая, – говорит Пуатрено, недоуменно хмурясь. – Это ведь означало бы, что Пегар, хоть он и мерзкий тип, ведет какую-то внутреннюю жизнь, способен питать глубокие чувства – душевную боль, грустные воспоминания…
– И любовь…
– Огюстен, не увлекайся!
– А может, он стал мерзавцем как раз после трагедии? Отчего она умерла?
– Не помню, кажется, в результате несчастного случая у него в доме. Так вот, уверяю тебя, что он вел себя одинаково и до потери дочери, и после. Как был мерзавцем, так и остался.
– Удивительно…
И мы оба задумываемся, каждый о своем.
Пегар, сломленный
