него и подала Периклу, который благодарил ее счастливой улыбкой, так как ему было небезызвестно, что значит на языке любви подобный подарок. Затем Аспазия сплела венок и надела на голову Периклу. Они обсудили как Аспазия должна устроиться, затем, как сделать, чтобы видеться по возможности чаще и, так как влюбленные ни о чем так не любят говорить, как о своей первой встрече, то вспоминали о том, как они первый раз увиделись в гавани в доме Фидия.
Вскоре появился Софокл, чтобы пригласить их перекусить и повел в изящно отделанный домик в центре сада.
Афиняне принимали пищу полулежа опираясь на левую руку. Блюда ставили на маленькие столики, для каждого блюда был свой столик.
– Надеюсь, Софокл, – смеясь, сказала Аспазия, – ты не угощаешь нас жареными соловьями, хотя в городе, где не боятся жарить павлинов, соловьи также могут попасть на жаркое.
– Не оскорбляй из-за одной святотатственной руки весь афинский народ! – воскликнул Софокл.
– Та женщина, – усмехнулась Аспазия, – которая была способна убить павлина, заслуживает быть изгнанной из Эллады. Гнев греческих богов должен был бы разразиться над нею, так как она согрешила против того, что есть самое священное на свете – против прекрасного.
– Если поверить нашей прекрасной, мудрой Аспазии, – сказал Перикл, обращаясь к Софоклу, – прекрасное выше всего в свете: его первая и последняя добродетель.
– Эта мысль мне нравится, – согласился поэт, – хотя я и не знаю, что сказал бы о ней Анаксагор и другие. Но думаю, никто не станет отрицать власти красоты, которую она имеет над сердцами людей через любовь. Как раз сегодня утром, чтобы доказать непреодолимое могущество любви, я прибавил одну сцену, в которой заставляю Гемона, сына царя Креона, добровольно сойти в Гадес, чтобы не разлучаться со своей возлюбленной невестой, Антигоной…
– Это уж слишком! – заявила Аспазия несколько раздосадованному поэту, который рассчитывал заслужить ее похвалу, – поэты не должны показывать любовь с такой мрачной стороны – любовь ясна и светла и должна всегда быть такою. Любовь – это не страсть, заставляющая спускаться в Гадес. Любовь должна радовать людей жизнью, а не смертью. Мрачная страсть не должна называться любовью, она – болезнь, она – рабство…
– Ты права, Аспазия, – согласился Софокл, – и ты, и я, и Перикл, мы всегда будем поклоняться только свободной ясной любви и, если тебе угодно, то сегодня принесем жертву богам, чтобы священный огонь никогда не погас у нас в груди. Я хотел показать, что Эрот могущественный бог, но в то же время желаю от всего сердца, чтобы он никогда не возымел всего своего могущества ни над одним эллином. Красота – это великая и таинственная сила. Если ты хочешь, я готов перед всей Элладой заставить хор петь эти слова в будущей моей трагедии. Настолько твое присутствие дает мне вдохновение как можно лучше закончить эту песнь в честь Эрота. Вы не должны уходить отсюда до тех пор, пока я не напишу гимна. А теперь, – прибавил Софокл, – простите меня, что я не услаждаю вашего зрения и слуха т
