на бок, и прямоугольная оскаленная башка вывернулась в обмяклом изгибе.
Я почти ничего не соображал.
А Алиса уже вскочила с земли и не разгибаясь обходила распростертую тушу, по-прежнему держа наготове кинжалы в разведенных руках.
К свитеру прилипли скомканные мокрые листья.
Наконец она шумно вздохнула и выпрямилась.
– Дурак, – сказала она, косясь на меня. – Дурак! Чуть было не испортил мне такой удар!..
Брякнула отодвигаемая задвижка, в здании приоткрылась дверь, обитая жестью, бритоголовый солдат в гимнастерке, перетянутой до складок ремнем, выглянул оттуда и чуть ли не со стуком захлопал глазами:
– Ну вы, земляки, даете!.. Что это вы, земляки, тут делаете?..
Он перебирал ногами, словно по малой нужде, но наружу не выходил.
– Пойдем-пойдем, – сразу торопливо сказал Алиса. Подхватила меня под локоть и потащила к забору.
– А как же басох? – спросил я.
– Насчет этого можешь не волноваться…
Я все-таки оглянулся.
Басох, зарезанный как овца, чернел на палой листве, и над кучерявой шерстью поднимался белый парок. Будто его, сваренного, только что вынули из кипятка. Вдруг грудинная часть просела и как бы треснула – темно-чернильный ручей выбежал из-под ребер и, сверкнув, как змея спинкой, устремился в канализационное отверстие.
Я вспомнил жутковатую лужу, виденную мной во дворе, в тот первый день, когда я наткнулся на Геррика.
– Что это – он растворился?..
– Шевелись, шевелись!.. – теребила меня Алиса. – Она снова просунулась через дырку в заборе и, опять подхватив меня, выволокла наружу. – Соображай наконец, он может быть не один. Ну что ты, в самом деле, еле шевелишься?..
Коленки у нее были в сырой земле.
– Ты классно сражаешься, – сказал я, наконец-то протолкнув ледяной воздух в горло.
Я хотел высказать ей свое восхищение.
Однако Алиса как кошка отпрянула и сверкнула яростными глазами.
– Женщины не сражаются, – прошипела она – опять же, как кошка. – Запомни, воин: женщины не сражаются, женщины – только любят. – И, увлекая меня по дуге Садовой в сторону Невского, тоже отдышавшись, добавила через некоторое время: – Я тебя об одном прошу: Геррику про это – ни слова…
– Хорошо, – сказал я. – А почему?
– Потому что ему не надо об этом знать!..
Сказать, впрочем, пришлось. Против всех правил, Геррик к нашему возвращению уже был дома – сидел в моем кресле, у окна, ближе к свету, и, немного морщась, отрезал ножницами рукав у рубашки. По всему плечу у него расплывалось темное пятно продолговатой формы, и, когда наконец он осторожно отвернул липнущую материю, открылась рваная рана от плеча до локтевого сустава, откуда сочилась похожая на сироп, густая, алая кровь.
Он
