сдерживаемые пиджаком бока над высоким креслом напротив, да огромный портрет появился на стене. Должно быть – отец.
– Нежин, – заговорил звонкий не по годам голос, и Нежин еще ниже опустил голову. – Как работается? Как здоровье?
В ответ Нежин лишь неопределенно пожал плечами и кисло поморщился в своего рода улыбке.
– Мне стало известно о том, что вы включены в Программу, – продолжал голос, не подозревая о своей смехотворности. – Что же вы мне сами ничего не сказали? Что? Ну ладно, ладно. Может быть, и правильно, что вы не ищете легкого пути. Но Программа есть дело серьезное. И стало быть, не вам и не мне решать, как с ней поступать. Мы все, как говорится, должны, и точка, – толстый указательный палец, не изменяя предначертанному, звонко ткнул в лакированную поверхность стола и – позабытый – остался вычерчивать там круги.
Нежин по-прежнему не понимал, чего от него хотят. Он начал смутно догадываться, что все происходящее как-то связано с той женщиной – не Мишей, которую он почему-то пока к женщинам не причислял, – той, с восковыми руками. И Комитетом. И даже с Верой. Нет, ее приплел, кажется, зря.
– Комитет прислал мне все бумаги. Теперь, учитывая ваш возраст и отдаленное от службы место проживания, вы можете посещать только половину рабочего времени, – Сочин отвернулся, точно делая непристойное предложение. – С сохранением заработной платы, естественно. Как всегда, на Программу дается около года. Говорю «около», потому что… Что вы и сами это знаете. Все в конечном пересчете зависит от результата. Так что старайтесь, Нежин, старайтесь.
Сочин говорил все это с натугой и едва скрываемым неудовольствием. Закончив, он с неприкрытым сомнением посмотрел на согбенную массивную фигуру сидящего перед ним человека. Сидящего в достаточной близи, чтобы быть орошаемым прытким крапом застойной слюны. На кой черт он им понадобился? Такая развалина в такие годы. Странное все же чувство юмора у ребят в тех белых, изукрашенных позолотой кабинетах.
– Ну так что? – позвал Иоганн Захарыч слегка нервно. – Стало быть, все решили…
Нежин сидел неподвижно. Трудно было заключить, слышал ли он хоть слово из сказанного. Сочин снова вопросительно взглянул на него, не зная точно, какого ответа хочет. Нежин продолжал, не издавая ни единого звука, смотреть в пол. Не было видно, открыты ли вообще у него глаза. Иоганн Захарыч невольно поджал под себя сдавленные новыми ботинками ноги.
– Вообще-то, если говорить честно, – злорадно произнес он, – еще недавно я собирался… Вернее будет сказать, раздумывал о вашем месте. Вы, знаете ли, хотя и работаете здесь столько лет, не очень хорошо показываете себя в последнее время. Энтузиазм на нуле. Молодые сотрудники жалуются, что не могут найти с вами общего языка. Одеваетесь черт знает как. В общем, никаких намеков на ответственность. Да еще в такое время. Да, все мы пережили многое. Но это никому еще не дает прав… Да еще, повторюсь, в такое время. Так что я очень серьезно
