немыслимый простор, безмолвие и ни души… и будто он тот, самый первый человек, а до него ничего не было… и вплетались, и вспоминались, и приходили откуда-то слова: «В начале сотворил Бог небо и землю.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И был вечер, и было утро: день один…»[1]
После этой ночи Михалыч понял, что поедет в заповедник и поедет весной, чтобы тюльпаны цвели. Вот зима пройдёт, и поедет.
Он стал копить деньги на поездку.
Хотя Михалыч и пенсию получал, и работал, и, казалось бы, всё было нормально у него в материальном плане, но был Алексей, который просил и просил, а отказать родному сыну Михалыч не мог. Может быть, зря.
Поэтому жил он экономно и скромно.
Он рассчитал так: полтора дня дорога туда, полтора обратно, в заповеднике дня два-три, вот и получается, что потребуется приблизительно пять-шесть дней.
Перед поездкой Михалыч навестил жену.
За оградкой, которую он в прошлом году отчистил от облупившейся краски и покрасил новой серебристой, зеленела молодая травка, на кусте шиповника розовели бутоны, готовые вот-вот раскрыться, и смотрела Тоня с фотографии на памятнике.
Михалыч зажёг свечу, поставил её в цветочницу среди анютиных глазок, многие из которых уже цвели, сел на узкую скамеечку.
Так он уговаривал сына, мол, поедем, навестим мать, так уговаривал… Нет, куда там, у него свои дела и подруги.
Михалыч смотрел на фотографию жены и понимал, что она всё знает и о его намечающейся поездке, и о сыне.
Он протёр памятник чистой тряпочкой, смахнул рукой набежавшие слёзы, а свечу оставил, пусть догорает.
На следующий день сломался холодильник, он был старый, рычал, когда работал, но Михалыч привык к его ворчанию.
А ему ехать через день, и билет куплен туда и обратно.
Опять же деньги. Вот скопил он на поездку, а на холодильник придётся брать из НЗ.
Весь день прошёл в суете и заботах – ездили с сыном в магазин, купили новый холодильник, загрузили продуктами, а вечером надо было собираться. Сын ушёл.
Михалыч достал рюкзак, положил в него плащ и резиновые сапоги на случай дождя, положил смену белья, тёплые носки и свитер – весной ночи в степи холодные, приготовил паспорт и билет.
Спать лёг поздно, завёл будильник, но знал, что не уснёт.
Он лежал и думал, что жил с Тоней тридцать пять лет, и никогда за все годы они никуда не ездили, разве что в дом отдыха от завода по льготной путёвке то ли два, то ли три раза.
Михалыч встал рано, оделся, выпил чаю. Собранный рюкзак лежал у двери.
Он чувствовал себя неважно, какая-то чугунная усталость навалилась на него, видимо, сказывалась суматоха последних дней и переживания – всё-таки никогда он не уезжал из дома так далеко.
Перед дорогой Михалыч присел на табуретку, стоящую у двери, и вдруг где-то в
Кн. Бытие, гл.1
