теперь… на небесах.
На протяжении следующих двадцати пяти лет мужчина в балаклаве ни разу не снился Сэм. Постепенно он стал смутным воспоминанием, чем-то из ее детства, вроде давно забытых игрушек, ржавых качелей или укромных уголков, которые теперь были застроены домами с аккуратными газонами. Она думала, что этот человек исчез навсегда.
Однако, как выяснилось, он про нее не забыл.
2
Сэм набрала на клавиатуре компьютера ряд цифр, а потом устало откинулась на спинку стула и закрыла глаза; в голове у нее гудело и стучало, словно пылесос, работавший в коридоре за дверью. Она посмотрела на часы. Двадцать минут седьмого. Среда, 22 января. Господи, как время летит. Только вчера, казалось, праздновали Рождество.
Она развернулась в кресле и посмотрела сквозь свое отражение в окне на тонкие струйки дождя, которые безмолвно падали в темноту быстро пустеющих улиц Ковент-Гардена. Это был самый мокрый из всех дождей: такой, кажется, хлещет на тебя со всех сторон, проникает под одежду, под кожу и даже словно бы обдает тебя брызгами с тротуара.
Да еще эти вечные сквозняки: от окна немилосердно дуло. Сэм втянула голову в плечи, потом потерла ладони одну о другую. Отопление отключили, и в кабинете стоял холод. Она посмотрела на лежавший рядом с монитором эскиз – раскадровку рекламного ролика. Первый кадр изображал морской берег с пальмами. На следующем из моря выбегали мужчина и женщина – оба красивые, в дорогих купальниках, и даже над загаром их, похоже, поработал дизайнер. Третий кадр: женщина пробует шоколадку, которую держит в руках мужчина. И подпись: «Шоколад „Сам по себе“. Эту плитку хочется съесть в одиночестве… или разделить с очень близким другом».
Убранство кабинета было простым: белые стены и черная офисная мебель. Только в углу пряталось какое-то чахлое растение, решительно пресекавшее все попытки Сэм заставить его зазеленеть в полную силу. Уж она и поливала его, и разговаривала с ним, и музыку ему ставила, и листья молоком мыла (после чего оно страшно воняло несколько дней), и подвигала его поближе к окну, и, наоборот, отодвигала подальше, – все тщетно. Правда, растение не засыхало настолько, чтобы можно было с чистой совестью его выбросить, но в то же время и не приобретало надлежащего вида, чтобы стоило держать его в кабинете. Клер, коллега Сэм, с которой они делили кабинет, сказала однажды, что это, наверное, домашнее растение, а не офисное. У Клер были довольно странные представления о многих вещах.
Стены кабинета пестрели графиками и фотографиями, тут и там виднелись стикеры с напоминаниями, что нужно сделать. А столов здесь было только два: ее собственный, где царил относительный порядок, и стол Клер, который был просто стерильно чист, абсолютно идеален, что действовало на нервы. Перед уходом Клер неизменно приводила свое рабочее место в безупречный вид, причем делала это с самодовольным выражением лица, словно бы давая понять, что одному богу известно, вернется она сюда снова или нет.
Сэм услышала приближение пылесоса по коридору – стук, грохот,
