ямщик приехал…Я подняться не могу…
В сани нас, укрыв тулупом,
Рядом, будто бы друзей,
Положили. Как-то глупо…
Жертвы гордости своей,
Бились честно и отважно.
Вечер, жаль, коротким был…
И теперь уже не важно,
Кто кого из нас убил…
ДЯДЯ МИША
Дождь моросит. Нам в телогреечках —
Тепло – его душой храним…
Сидим с Дядь Мишей на скамеечке…
И разговариваем с ним.
Ну, как здоровье? – И не спрашивай…!
Как зимовал…? Какой улов…?
А одному тебе, не страшно ли
Жить здесь, почти что, в сто годков…?
Он не был «местным населением»,
Он сослан был издалека…
Забыть не даст об этом времени
Без пальцев левая рука.
И по руке ему, и по сердцу
Злодейка—жизнь пилой прошла
Давно привык он к одиночеству…
Такие скверные дела…
А спорить ни о чем не стали мы,
И всем словам его поверил я…
Ведь Дядя Миша помнит Сталина,
Судил его Лаврентий Берия…
А в том, что молодость потрачена,
Его вины и нету, вроде бы…
Он не рубли здесь заколачивал…
Он лес рубил на благо Родины.
Над Колымою утро хмурое…
Промокла пачка папирос…
Ну что поделать с Клавкой-дурою,
Что написала тот донос?
Кто надоумил – дело прошлое…
Не стать ей Мишкиной женой…
Ведь было время нехорошее…
Шел год тогда – тридцать седьмой…
Ее дружок – ретивый, правильный —
А мент таким и должен быть…
Решил от Мишки вдруг избавиться…
И лычку лишнюю срубить…
Ходил он к Клавке… Рожа мерзкая…
И Мишка понял – быть беде:
Не ладил с честью офицерскою
Тот офицер НКВД.
А спорить ни о чем не стали мы,
И всем словам его поверил я…
Ведь Дядя Миша помнит Сталина,
Судил его Лаврентий Берия…
А в том, что молодость потрачена,
Его вины и нету, вроде бы…
Он не рубли здесь заколачивал…
Он лес рубил на благо Родины.
Арест. Допросы. Боль. Дознания.
Угрозы. Рот, разбитый в кровь.
Признанье. Суд. И в наказание —
Сибирь. С расстрельною статьей.
Затем война. Штрафбат. Ранение.
Берлин. Опять Сибирь. Пила…
Полсотни лет – как искупление
Любви,
