же на берегу зарезали его. Снимают шкуру, вынимают внутренности.
Ноги, голову и часть барана подарили команде, половину передка – капитану, внутренности забрали китайцы. Они бросили работу и, присев на корточки, моют эти внутренности в реке.
Доктор выглянул. Прошел на берег, осмотрел барана:
– Дорого…
– В покупке участвуете?
Доктор экономен.
– Нет.
– Порциями будем отпускать. Сколько дадите за порцию?
– Тридцать копеек.
Бекир, уже догнавший нас, смеется. Бекир очень рад барану, называет его не иначе, как барашек, и хвалит.
Но кухарка нашего парохода, старенькая, как запеченное яблоко, говорит:
– Дрянь баран: тощий, смотреть не на что.
Бекир не унывает:
– Ничего, хорош будет.
H. E. проснулся. Ему хочется сегодня поохотничать.
Надо распаковать оружие: кстати, увидим, что с ним сделалось в дороге. H. E. и доктор занялись этим на берегу. Остальные пьют чай на палубе.
– Ну, все пропало, – кричит H. E., – промокло, заржавело, все рассыпалось.
– Глупости, – кричит доктор, – разве могут патроны промокнуть?
Мы идем все смотреть. Промокнуть не промокло, но вид некрасивый: плесень, ржавчина.
– Надо скорее чистить, – говорит доктор.
Он чистит, разбирает. Кругом казаки. В ружьях они понимают и любят их. Хвалят магазинку с разрывными пулями на медведей и тигров. Хвалят охотничьи ружья, но в восторг приходят от карабинки-револьвера Маузера.
– Эх, и ружья же нынче делать стали.
Прицеливают, рассматривают.
– Не продаете?
– Нет.
– А то продайте: пользу дадим.
Китайская фелюга прошла. Широкая черная лодка, сажени в четыре, с парусиновым навесом посреди… Четыре китайца на веслах, два на руле, один выглядывает из-под навеса. Посреди мачта, и к ней прикреплен римский парус.
– Что они везут?
– Водку свою казакам, а то опиум.
Подальше у берега стоит более нарядная раскрашенная фелюга, тоже китайская. Посреди устроена деревянная будочка, раскрашенная, узорно сделанная.
По берегу гуляет китаец, молодой, одетый более нарядно. В костюме смесь белых и черных цветов. Туфли подбиты толстым войлоком в два ряда. Он ходит, кокетливо поматывая головой, выдвигая манерно ноги.
– Кто это?
– Так, писарь какой-нибудь… – говорит наш капитан. – А называет себя полковником… Казаки спрашивают: «А сабля твоя где?» Мотает головой. Так думает, что если скажет полковник, – важнее будет. На пароход ихнего брата много придет. «Я полковник, мне надо отдельную каюту…» В общую с людьми его, конечно, не посадишь…
– Почему?
Наш старый капитан смотрит некоторое время
