больше похожим на оглушительный скрежет проржавевших металлических дверей, она задавала не только тему, но и тональность обсуждения объекта. Любимое ее выражение «чистое дело» означало, что ее мнение окончательное, всеобщему обсуждению не подлежит, и должно быть принято всеми на веру. За ней всегда оставалось последнее слово.
Попасть на язык поливальщицам, мог кто угодно: хоть умерший, хоть живой человек. И не известно, кому из них было страшнее. Вернее известно. Поэтому, умершие находились перед живущими в более выгодном положении.
Поливальщицы, приходившие на кладбище первыми, удобно устраивались на отполированной временем деревянной скамье, оставляя незанятым место в центре для предводителя, остальные рассаживались полукругом на ведра, вложенные одно в другое. Так сидеть они могли часами. Больше всего Саньку удивляло и поражало умение сидеть на ведрах, не переворачивая их вверх дном. Попробовав раз сесть подобным манером, и провалившись в ведро по самые уши, Санька навсегда отказался от подобной затеи. Но видевшие этот трюк женщины подняли его на смех, отпуская обидные шуточки. Естественно, больше всех усердствовала Антониха.
Честно говоря, Санька недолюбливал Антониху, и старался при любом удобном случае это продемонстрировать. Между ними существовала не то чтобы открытая вражда, но мелкие партизанские выпады совершались в отношении друг друга постоянно. Любимым Санькиным делом было, подобравшись к старухе сзади, аккуратно вставить куриное перо в седой наболдажник волос, скрепленный кривыми шпильками. Остальные поливальщицы в душе поддерживали Санькины выходки, поэтому лишь хитро улыбались. С пером в голове Антониха походила больше на вождя кровожадного племени людоедов. А еще бывало, незаметно прицепит подол широченной юбки прищепкой к поясу, и назад, в кусты. Потом со всех ног домой: дверь на замок, к окну за занавеску. Начиналось томительное ожидание.
Не понимая наступавшего в такие мгновения веселья среди товарок, Антониха приходила в ярость, поливая, словно из ведра, замысловатыми выражениями всех сидящих, их родителей, мужей, а иногда и всю родню. После этого с гордым видом вставала и удалялась на променад в полной тишине.
По истошным крикам «Ах, стервец, дождешься у меня. Я те ноги-то повыдиргаю, ядрит твою мать в кочерыжку» Санька понимал, что нашелся-таки «добрый человек», открывший глаза на нелепый вид старухи.
В отличие от других поливальщиц, Антониха не пила вина на чужих поминках и похоронах. Но иногда, по большим праздникам, ее замечали изрядно подвыпившей. Тогда ее трубный голос разносился витиеватой матерщиной по всему кладбищу. В такие моменты бабушка, жалевшая Антониху, оставляла последнюю ночевать в доме, стеля ей постель в кухне на полу. Санька неоднократно подкрадывался с тюбиком зубной пасты, надеясь отомстить лежавшему без чувств врагу. Но то его отпугивал оглушительный храп, то бдительность
