неба, полевых трав, солнца, сверкающего над тучами и лесами. Он умер перед лицом новой земли – богатой, чистой и прекрасной. Он не должен был сейчас умирать.
Осталось чувство сиротства, саднящее сердце.
Мы почти не знали за последние годы тяжести многих человеческих чувств. Смерть Горького дала нам их в полной мере.
Раненому человеку трудно рассказать связно о своем несчастье. Так же трудно писать сейчас о Горьком. Смерть его ощущается, как сто лет тому назад ощущалась смерть Пушкина – это внезапное личное несчастье для тех, кто любит землю, неистребимую поэзию жизни и простоту человеческих сердец.
Горький был нашей совестью, честностью, нашим мужеством и любовью. Как нельзя лгать ребенку, так невозможно было забыть о строгости к себе, чистоте собственных помыслов и правдивости книг, когда судьей и товарищем был Горький.
До его смерти мы мало осознавали, какой опорой он был для каждого из нас в нашей внутренней, со стороны почти незаметной, но мучительной работе.
Он оставил нам великие традиции большой литературы, пришедшей из прошлых веков и уходящей в будущее – традиции Шекспира и Гете, Пушкина и Данте, Байрона, Чехова и самого себя.
Если мы нарушим эти традиции, если мы пренебрежем законами художественной правды, смелости обобщений, проницательности и внутренней писательской свободы, – мы никогда не создадим литературы, стоящей на уровне нашей высокой эпохи, мы, как рабы, зароем талант свой в землю и пройдем над миром той угрюмой и скоро позабытой толпой, о которой говорил Лермонтов.
Горький был непримирим. Он жестоко бил по человеческой тупости, грубости чувств и дикости нравов. Один из первых людей эпохи – он знал, что без воспитания в людях высоких чувств нет, и не может быть подлинного социалистического общества.
Его жизнь и старость были завидны и прекрасны. Он знал высокое счастье никогда не устающей мысли, зоркого глаза, веры в человека, счастье острой памяти и жадности к каждой жизненной мелочи.
Он знал и любил свою родину, и этому чувству мы должны были у него научиться, – чувству, сжимающему сердце и похожему на материнскую любовь, – прекрасному чувству, заставляющему нас всей силой своих помыслов стремиться к осуществлению веселого и мудрого существования на земле. Константин Паустовский» [143].
Павел Андреевич Павленко – советский писатель и киносценарист, а в дальнейшем – лауреат четырех Сталинских премий первой степени (1941, 1947, 1948, 1950) за сценарии к фильмам «Александр Невский» (1938) и «Клятва» (1946), за роман «Счастье» (1947), за сценарий фильма «Падение Берлина» (1949); депутат Верховного Совета СССР, известнейший деятель культуры сталинской эпохи (тогда многие его произведения практически считались классикой), познакомился с Горьким в 1932 году, когда вышел в свет его документальный роман о Парижской коммуне «Баррикады», сдержанно оцененный критикой (в том числе и Горьким – с «теплой суровостью»). Позже Павленко был включен в оргкомитет
