он выдавил из себя еле слышно:
– Пошёл вон отсюда, нахал.
– А что это вы здесь раскомандовались?! – ответил я ему, – меня товарище комбат сюда вызвал!.. Он меня и отпустит, если надо будет.
– Пошёл вон!!!
Я не ожидал, что Швабрин так быстро и ловко подскочит ко мне, развернёт за плечо и выставит за дверь канцелярии.
Дневальный, стоявший у тумбочки, рядом с канцелярией, ошарашено посмотрел на меня. Несколько человек, привлечённые криками, подслушивавшие, что происходит за дверью, прыснули в разные стороны.
– Козёл! – зло процедил я сквозь зубы, не сдержавшись.
На следующий день я заступил дневальным по батарее. Наряд вне очереди мне объявил комбат. «За грубость со старшими по воинскому званию и попытку обмана», – объявил он, вызвав меня перед строем.
Обидно было, когда до выпуска осталось несколько недель, «залетать на тумбочку», но, сглотнув ком, я козырнул:
– Есть наряд вне очереди! – и следующим вечером уже стоял по середине коридора, рядом с канцелярией батареи, бдя службу.
Ко мне снова подрулил Охромов.
С тем, кто стоил «на тумбочке», разговаривать не положено, но … как говорится, на то положено.
– Ну, что, ты не передумал? – спросил он меня так, словно бы решил взять измором.
– Слушай, иди-ка ты к чёрту, пока я не послал тебя куда подальше, – я был очень зол.
– Но-но, полегче, – осадил меня Охромов. – Значит, не передумал? Ну, что ж, смотри!.. Я-то знаю, что ты всё равно ко мне прибежишь. Только учти: может быть поздно. У нас незаменимых людей, как известно, нет.
– Вали, вали отсюда! – оттолкнул его я.
На шум из канцелярии вышел Швабрин.
– Яковлев, ещё наряд хотите? – спросил он с готовностью исполнить угрозу.
Я сделал вид, что его не слышу и, вообще, стою чуть ли не по стойке «смирно» и бдительно несу службу.
Охромов ушёл.
После отбоя, как только ушёл домой ответственный офицер, я «сполз с тумбочки» и пошёл к себе в комнату, чтобы разглядеть, как следует свои трофеи: кроме дежурного по училищу теперь до утра в казарму вряд ли кто пришёл бы, а его шаги по лестнице к нам на четвёртый этаж в ночной тишине были бы слышны задолго до того, как распахнулась бы входная дверь: вернуться на тумбочку можно было бы из любого уголка общаги.
Достав рукописи, я перелистал их. Среди прочего на одной из них бросилась дата – 1778 год. И название у неё было интересное: «Магия чёрная и белая». Рядом, в кавычках, было дописано «перевод».
Написана рукопись была старым русским алфавитом, с «ять». Здесь было много слов, смысла которых я не мог понять, но в целом рукопись мне очень понравилась: рукописный текст её был выведен красивыми буквами. Каждую из них точно вырисовывали, как отдельно взятую, словно их в этой книге были не тысячи, а лишь несколько десятков.
Подивившись трудолюбию и усердию исполнителя текста и немыслимому труду, что был вложен в каждую строчку,
