еще и наградить его тумаками вперемешку с пинками. Дело происходило в бытовке, где солдаты пришивали пуговицы, чистили сапоги и гладили выстиранную форму. Гладильных досок было три, а утюг – один на всех, допотопный, чугунный, тяжеленный. Так вот, Антон завладел этим раритетом и пустил в ход так неожиданно и яростно, что обратил старослужащих в бегство. Преследуя их, он наткнулся на сержанта и набросился с утюгом на него.
Вернувшись с гауптвахты, Антон был готов к жесточайшему прессингу со стороны «дедов», но те неожиданно оставили его в покое. Никому не хотелось связываться с психом, способным проломить голову утюгом или чем-нибудь другим, подвернувшимся под руку. Между тем Антон вовсе не был безумцем, и подобные приступы бешенства накатывали на него лишь в критические моменты. Хороший психолог распознал бы в них не примеры отчаянной храбрости, а… примеры отчаянной трусости. Антон приходил в неистовство перед лицом опасности. В обычном состоянии он не сумел бы заставить себя сражаться за свою жизнь, честь и достоинство. Избыток адреналина в крови действовал на него опьяняюще. Исступление позволяло забыть о собственном страхе и нагнать страху на противника.
Розанов здорово перетрусил, столкнувшись с таким яростным напором. Напрасны были мольбы о пощаде и жалобные возгласы, издаваемые им. Антон навалился на него всем телом, стараясь вцепиться поверженному противнику в горло. Он был готов убить Розанова. И, похоже, тот был готов умереть.
3
Малява давно не получал удовольствия от вождения машины, как это было несколько лет назад. Привык. А привычка, как известно, убивает всякое удовольствие от действий, сделавшихся рутиной. Пожалуй, пресыщения не бывает только от секса и вредных привычек. Все остальное очень быстро теряет прелесть новизны.
– Может, сменишь? – спросил Малява приятеля, поднеся к губам бутылку с водой.
Шкаф сверился с показаниями таймера и покачал головой:
– Дураков нет. Еще сорок минут. За Латунском поменяемся.
– Тачка классная, – сказал Малява. – Идет как по маслу. Одно удовольствие.
– Вот и получай удовольствие, – сказал Шкаф. – Это полезнее, чем бухать.
– Кто бухает?
– Скажешь, не нажрался вчера?
Малява задумался, решая про себя, сознаваться или нет. У них на работе пьянство не поощрялось. С другой стороны, Вадик Шкаф сам был не прочь раздавить пузырь-другой под хорошую закуску.
– С чего ты взял? – нашел Малява нейтральный вариант ответа.
С утра он выпил литр кефира, съел лимон и сжевал щепоть сушеной гвоздики. Все это должно было забить запах перегара.
– Теперь я вижу, что ты не просто нажрался, а нарезался до поросячьего визга, – ухмыльнулся Шкаф. – Я же тебе звонил вчера, не помнишь? Ты еле языком ворочал. «Бэ» да «мэ» сплошные.
Малява напрягся. Разыгрывает дружбан? Нет, не похоже. Кажется, был какой-то звонок. Можно проверить во «входящих». Хотя какой смысл?
