не отразилось никаких чувств. Он чиркнул спичкой, поджег листок и конверт, бросил на землю и растер пепел каблуком. Пошел дальше.
Второе послание было от военного агента в Европе полковника Акаси и почти целиком состояло из цифр и дат. Штабс-капитан пробежал его глазами, перечитывать не стал – память у Василия Александровича была исключительная.
Снова зажег спичку, и пока листок горел, посмотрел на часы, поднеся их чуть не к самому носу.
Здесь Рыбникова ожидал неприятный сюрприз. В зеркальном стеклышке японского хронометра отразился человек в котелке и с тросточкой. Этот господин сидел на корточках, разглядывая что-то на тротуаре – именно а том месте, где штабс-капитан минуту назад спалил письмо от отца.
Письмо – ерунда, оно было сожжено дотла, Василия Александровича больше встревожило другое. Он уже не первый раз подглядывал в свое хитрое стеклышко и прежде никого у себя за спиной не видел. Откуда взялся человек в котелке, вот что было интересно.
Как ни в чем не бывало, Рыбников двинулся дальше, посматривая на часы чаще прежнего. Однако сзади снова никого не было. Черные брови штабс-капитана тревожно изогнулись. Исчезновение любопытного господина озаботило его еще больше, чем появление.
Зевая, Рыбников свернул в подворотню, откуда попал в безлюдный каменный двор. Кинул взгляд на окна (они были мертвые, нежилые) и вдруг, перестав хромать, перебежал к забору, отделявшему двор от соседнего. Изгородь была высоченная, но Василий Александрович проявил сказочную пружинистость – подскочил чуть не на сажень, схватился руками за край и подтянулся. Ему ничего не стоило перемахнуть на ту сторону, но штабс-капитан ограничился тем, что заглянул через край.
Соседний двор оказался жилой – по расчерченному мелом асфальту прыгала на одной ноге тощая девчонка. Другая, поменьше, стояла рядом и смотрела.
Рыбников перелезать не стал. Спрыгнул вниз, отбежал обратно в подворотню, расстегнул ширинку и стал мочиться.
За этим интимным занятием его и застал человек в котелке и с тросточкой, рысцой вбежавший в подворотню.
Остановился, замер как вкопанный.
Василий Александрович засмущался.
– Пардон, приспичило, – сказал он, отряхиваясь и одновременно жестикулируя свободной рукой. – Свинство наше российское, мало общественных латрин. Вот в Японии, говорят, сортиры на каждом шагу. Оттого и не можем побить проклятых мартышек.
Лицо у торопливого господина было настороженное, но видя, что штабс-капитан улыбается, он тоже слегка раздвинул губы под густыми усами.
– Самурай – он ведь как воюет? – продолжал балагурить Рыбников, застегнув штаны и подходя ближе. – Наши солдатушки окоп доверху загадят, а самурай, косоглазая образина, рису натрескается – у него натурально запор. Этак неделю можно до ветру не ходить. Зато уж как с позиции в тыл сменится, дня два с толчка не слезает.
Очень довольный собственным остроумием, штабс-капитан
