рядом»
(вступительное слово к юбилейному изданию по случаю двадцатилетия романа)
Впервые Долорес Прайс явилась мне в виде голоса. Я торопливо мылся в душе после утренней пробежки, готовясь к новому дню преподавания в старшей школе, где работал уже девять лет. «Ну все, бросил меня мой козел, – сказал голос. – Ну и скатертью дорога». Долорес еще была безымянной и невидимой, но эти десять слов она произнесла уязвленно, с вызовом – и юмором, чем меня и подкупила.
Несколькими годами ранее в возрасте тридцати лет я стал отцом и начал писать короткие рассказы. На первый День отца моя жена Кристина подарила мне тогдашний хай-тек – электронную пишущую машинку (шел 1981 год). В тот день, когда женский голос заговорил со мной о своем бывшем козле, у меня уже лежали готовыми четыре рассказа. Я дал голосу имя – Мэри-Энн, и она начала рассказывать о своем браке и разводе. Я решил, что пишу короткий рассказ номер пять.
О Мэри-Энн было уже написано страниц двадцать, когда однажды утром по неизвестной причине мне вспомнилась семнадцатилетняя старшеклассница, которую я видел десять лет назад на стажировке в школе. Шейла была одиночкой и интровертом: из-за ожирения она не помещалась за парту и сидела у задней стены класса за обычным столом. Одноклассники ее не травили, но от ее габаритов им было неловко, и они ее попросту перестали замечать. Шейла никогда не открывала рта и ни с кем не общалась. Пока другие дети не оглядывались, ее как бы и не было. В безмерной молодой наивности я решил заняться спасением Шейлы, заняв ее в общей дискуссии, но всякий раз, когда я называл ее имя, она лишь молча качала головой. Жир служил ей крепостными стенами, непробиваемыми для салаги-стажера, и до конца стажировки Шейла оставалась для меня загадкой. Когда через десять лет я вдруг вспомнил о ней, в голове словно сверкнула молния. Я соединил придуманный голос Мэри-Энн с образом реальной Шейлы, и рассказ сразу ожил и заиграл.
В то время я заочно учился в колледже Вермонт (сейчас это Вермонтский колледж изящных искусств) на магистра и показал свой рассказ нашему преподавателю Глэдис Свон. «Дорогой мой, – сказала она, – по-моему, у вас слишком много холста на пару штанов для малой-то формы». Я спросил, что, по ее мнению, мне нужно выбросить.
– Может, и ничего, – ответила Глэдис. – Кажется, вы пытаетесь сказать себе, что вам хочется написать роман.
Если бы я знал, что вот-вот отправлюсь в девятилетнюю поездку по американским горкам, итогом которой станет «Доведенная до отчаянья», я бы выбежал из аудитории с криком ужаса, но ситуацию спасло мое невежество.
– Роман? – переспросил я. – А как пишут романы?
Глэдис посоветовала обратиться к первоисточникам.
– Мир очень стар, и написать абсолютно оригинальное произведение невозможно, – заявила она. – Архетипические сюжеты вечны, потому что они проливают свет на человеческую природу. Людям хочется слышать их снова и снова. Если планируешь написать современный роман, почитай древние мифы.
Я вышел от Глэдис со списком литературы, где, в частности, значился «Герой с тысячью лиц» Джозефа Кэмпбелла, «Король и труп» Генриха Циммера и мифопоэтический шедевр Гомера «Одиссея». Невероятно, но именно последнее произведение легло в основу «Доведенной до отчаянья»: я придумал Мэри-Энн предысторию и отправил ее в полный противостояний квест на поиски себя.
Дописав до середины романа, я послал отрывок в «Нортист», воскресное приложение к «Хартфортским курантам». Фейф Миддлтон, ставшая теперь знаковой фигурой «Национального общественного радио», читала присылаемые рукописи. Она-то и известила меня, что мой рассказ понравился и она направила его редактору Ларри Блуму для ознакомления. От восторга я схватил своего сына, тогда еще дошкольника, и подбросил так высоко, что он пробил головой потолок кухни. К счастью, потолок был подвесной, из мягких пеновых панелей, так что голова Джареда просто скрылась из виду на секунду и тут же появилась снова. «Хранить в сухом прохладном месте» опубликовали в пасхальное воскресенье 1982 года. Ранним утром я поехал в магазин и купил «Хартфортские куранты». В машине пролистал журнал, нашел свой напечатанный рассказ и заорал как сумасшедший. Вскоре, готовясь к уроку по английской лексике, я прочел в словаре определение слова «dolorous»: «Отмеченный грустью, печалью или скорбью». Тогда-то Мэри-Энн и стала Долорес.
Во всей литературе не найти персонажа, более непохожего на дерзкого храбреца Улисса, чем замкнутая и язвительная Долорес Прайс, однако их одиссеи довольно схожи. Улисс покинул родную и любимую Итаку, сражался в Троянской войне, а потом долго искал дорогу домой. Долорес очертя голову вырвалась из удушающего, замкнутого покоя бабкиного дома в Истерли, Род-Айленд, чтобы выполнить желание покойной матери и поступить в колледж. В своих странствиях и Улисс, и Долорес получили боевое крещение и огребли по полной, при этом неплохо наваляв и обидчикам. И тому, и другой пройти путь до конца помогли оракулы. «Я скажу тебе, что я из всего этого вынес, – говорит Долорес ее товарищ мистер Пуччи,
