осторожнее, моя милая.
– В каком смысле?
С грустной улыбкой Мэри-Линетт накрывает ладонью мои холодные пальцы.
– Самое светлое сердце становится темным, когда его разбивают.
Не понимаю, откуда столько драмы. Вроде болтаем о пустяках, а в глазах тети отражается целая история.
– Мое сердце действительно разобьется, – картинно закатываю я глаза, – если мы прямо сейчас не закажем пиццу.
Тетя смеется. Пусть не думает, что раскусила меня. Я умею держать язык за зубами.
На следующее утро обнаруживаю на кухонном столе записку: «Пицца в холодильнике. И да, я никудышная тетя».
Я здесь всего неделю, а мне кажется, что прошла уже целая вечность. Я стала забывать, как выглядел мой прежний дом, какого цвета были обои на кухне, сколько горшков с анемонами стояло на крыльце… Я почти не помню запаха маминых духов, названий любимых книг Лоры и рычания двигателя папиной машины. Я потихоньку все это забываю. Вот что страшно.
Оказывается, я давным-давно просто живу дальше. Я боюсь признаться в этом самой себе, потому что это будет предательством по отношению к тем людям, которых я любила и которых больше нет. Предательством памяти о них. Мама и папа, Лора: они превращаются в призрачные силуэты. И я боюсь, что однажды, протянув руку, я наткнусь на пустоту, мне больше не за что будет ухватиться.
Воспоминания стираются. Как и все в этом мире: обида, боль, радость. Живешь ради мгновений, которые в скором времени исчезнут из памяти. Живешь ради призраков. Пора опомниться.
Встряхиваю головой, в очередной раз пытаясь взять себя в руки.
Я достаю из холодильника пиццу, наливаю апельсиновый сок. Сегодня отбор в эту чертову команду поддержки. Надеюсь, обойдется без жертв. Хотя, что я жалуюсь? Сама ведь записалась.
В доме тихо. Слышно лишь, как тикают старинные часы.
«В доме». Интересно, когда это место стало мне домом? Странно. Быстро же я привыкла к тому, к чему люди привыкают месяцами. Может, дело в том, что здесь жила и моя мама? Десятки поколений Монфор рождались и умирали в этом особняке. И как бы странно это ни звучало, но здесь мое родовое гнездо.
Не хочу даже думать о том, сколько смертей видели эти стены, сколько слез отражалось в зеркалах.
Пора собираться в школу. Сую тарелку в мойку и плетусь к выходу.
От всех этих размышлений мне становится весьма паршиво.
В школе на меня по-прежнему смотрят с опаской. Это дико раздражает, но я упорно стараюсь не обращать внимания.
Отсиживаю четыре урока и направляюсь в западное крыло школы. О приближении к спортивному залу мне сообщает запах пота из раздевалок. Самое смешное, что я, пожалуй, соскучилась по этому запаху. Ведь когда я занималась гимнастикой, все в моей жизни еще было хорошо.
Девушки в раздевалке, не стесняясь, разглядывают меня, а я думаю лишь о том, чтобы не сорваться и не свернуть им шеи. Неужели им нечем больше заняться?
– Блэк? – слышу я низкий голос и оборачиваюсь. У стены наша тренерша что-то записывает в блокнот.
– Да.
