ряды парт.Плечиками мелкой сестренки
Пахнет короткий март.
Эволюции
Внутри человечьей памяти небольшая собачья память:
это когда запоминаешь руки людей.
Потому становится зябко при слове «камень»,
или при виде зонтиков некоторых гостей.
А в этой собачьей – маленькие совсем кусочки,
про которые молча,
про которые два или три дурачка.
Долгий взгляд папы вслед уходящей дочке.
Линзы скрывают даже не волчью,
но ещё земноводную продолговатость зрачка.
«А у вас ботинки московские очень…»
– А у вас ботинки московские очень,
а у наших бедные.
А у вас золотая осень,
а у нас медная.
А у вас станция Крылатское
Она крылатая, адская
А у нас игра «петушок или курочка»
А я просто дурочка,
А ты – мальчик-дурочка.
«Будет вечное происходящее…»
Эти двадцать три стихотворения, насколько я понимаю, не составляют ни единого цикла, ни тематической подборки, но это и не только новые стихи – два стихотворения помечены 2009 годом, то есть предполагается некая драматургия.
Подборка называется «Стихи для Наташи Ключаревой», подборка в последнем за прошлый год номере «Волги» – «Новые стихи для Жени Коробковой», в «Волге» же № 11–12, 2014 «Стихи для Даши Филипповой. Это уже определенная система, подчеркнутая адресность должна по-видимому придавать текстам особо доверительную, интимную окраску. Вот стихотворение, открывающее подборку, «Авиапроисшествие».
Мы видим подчеркнуто пустую, чужую комнату, пустую кровать, пустого сна «пустое множество» (математический термин), затем в поле зрения появляется панорама неба с двумя самолетиками (детское слово), далее крупный план «стюарду штурман улыбается», далее – взгляд из комнаты – лужа под окном качается, лужа с отраженным «во всем физическим законам самолетиком укрупняется, представляется сказочным озером с драконом, снова меняется фокусное расстояние, мы снова видим штурмана, и снова взгляд издалека – мы видим весь «такой коротенький» день, когда «покинут лужу самолетики», и пустота преумножится, и – снова крупный, интимный план – останется след «как стрелка на колготке», и вот уже весь мир качается, и не кончается сплошная осень, и в бумажной лодке (она большая в сравнении с отражениями самолетиков) плывет загадочное «ништо», а в почти идиллическую картинку самолетиков и их отражений врывается неожиданная тревога. И заключительное, от автора, восклицание – «о, Господи, какое страшное…».
В этом стихотворении видны едва ли не все главные особенности поэтики Пермякова.
Это уже отмеченное чередование ракурсов и планов, создающее и некоторую отстраненность изображения, и особый зрительный ритм.
Это и смена объективированного «кинопоказа» взрывной и опять-таки отстраняющей ситуацию авторской сентенцией. Это непременное присутствие (или акцентированное, как в начале стихотворения, отсутствие) в кадре каких-то действующих персонажей, безымянных, как штурман и стюард,
