чуть выше – мощные, острые контргарды, помогающие парировать удар противника. Крестовина большая, прямая. Обтянутая кожей рукоять почти в треть клинка длиной удобно ложится в ладони. Она словно еще хранит жар отцовских рук, горячку боя… Отец называл свой фламберг Пламенеющим и сокрушался, что некому будет оставить его после смерти. Он ошибался, великий воин Вархард. Потому что я продолжила его дело. Этой зимой, когда твари из Голодного леса опять рыскали по степи, Пламенеющий был со мной. И со мной же останется. На седле Зверя, с левой стороны, даже имелись две петли для фламберга. Правда, конь всякий раз бывал недоволен, когда я привешивала меч к седлу. Ну да ничего, привыкнет.
Я подхватила седло, сбрую и выбралась из шатра. Следовало уходить, пока не рассвело. Решила так решила. Шагая по сонному селению в сторону пастбища, я никак не могла разобраться в своих мыслях и чувствах. С одной стороны, грызла обида. Спрашивается, ну чего им всем неймется? Ведь что же получается? Как на охоту или на бой с ятунами, так Мара – воин! Это пожалуйста! А как жениться кому-нибудь приспичило, так Мара – женщина! Не могли оставить меня в покое? Если не из-за моих заслуг перед племенем, хотя и они значительны, так хотя бы в память об отце! И Бертард тоже хорош! Помнит он меня, видите ли, с детства! Тоже мне, друг отца, называется! С другой же стороны, я понимала: у меня нет права злиться и обижаться. Законы племени выверены веками. И если бы не они, не выжить оркам в суровых краях Т’хара. Действительно, женщина должна хранить очаг, а мужчина – заботиться о безопасности и пропитании семьи. Так было, так есть, так будет. А если все девчонки в воины соберутся? Кто будет рожать детей? Прав Бертард, и старейшины правы. А моя обида – просто детский каприз. Все я понимала. И рассуждала вполне здраво, несмотря на то что прослыла в племени Бешеной Марой. Но была во всем этом одна маленькая такая трудность: ну не хотела я замуж! Ни в какую! Я чувствовала себя воином, и никем другим! И между прочим, не раз это доказывала. А потому свое изгнание сочла наилучшим выходом. И справедливым. Не буду мозолить глаза оркам, а сама избегу нежеланной судьбы.
Кстати, о судьбе… Разгоряченная спором с самой собой, я не сразу заметила тощую фигуру, которая вывернула из-за дальнего шатра и быстро зашагала мне навстречу. Вот же не повезло! Я остановилась, почтительно склонив голову перед Одноглазым Улафом. Колдуна в селении уважали и побаивались. Иногда мне казалось, что даже сам Бертард поглядывал на Улафа с опаской. Вечно хмурый, с обезображенным, перекошенным на одну сторону лицом и ослепшим правым глазом (вроде бы в молодости вступил в бой с каким-то злым духом), колдун выглядел жутко. И вел себя соответственно. Его проклятие считалось смертельным, поэтому никто и никогда не перечил Улафу. В остальном он приносил племени немало пользы. Беседовал с духами, лечил раненых, умел предугадывать появление ятунов. Сегодня его почему-то не было на суде Тира. Хотя по закону он должен был присутствовать.
– Здравствуй, Акхмара, – подходя, неожиданно
